Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

К этому добавились ошибочные действия советской дипломатии. Претензии, которые Москва выдвигала сразу же после войны по отношению к Ирану и Турции, отнюдь не были безосновательными. Требование нефтяных концессий на севере Ирана и помощь, оказанная и повстанцам иранского Азербайджана, могли быть оправданы довольно вескими аргументами, аналогичными тем, которые англичане и американцы приводили в оправдание своих действий в других частях мира. То же самое можно сказать и о требовании предоставления военно-морской базы в Дарданеллах или о притязаниях в отношении Карса и Ардагана, которые Турция получила еще в Брест-Литовске. Все это сильно напоминало старую экспансионистскую политику царизма. Ни одна из этих целей не представляла жизненного интереса для СССР[14]: если говорить, например, о нефти, /271/ то уже были открыты огромные месторождения в Поволжье, в Татарии и Башкирии. Советское правительство к тому же не имело средств удовлетворить свои претензии без сближения со своими союзниками или без рискованного обращения к силе, что в условиях того времени нельзя было даже рассматривать серьезно. Во всяком случае, претензии не были удовлетворены. Пришлось отступить. Но зато все враждебные группировки получили удобный предлог для организации первой идеологической кампании и первого важного дипломатического наступления против СССР[15].

Усиление противоборства между Советским Союзом и Великобританией и США началось с первого же дня, как только прекратилось чисто военное сотрудничество. 1946 г. был годом дискуссий. Благодаря соглашениям, достигнутым в декабре 1945 г. в Москве, дипломатические усилия держав-победительниц были направлены на подготовку мирных договоров с младшими союзниками нацистской Германии: Италией, Финляндией, Румынией, Болгарией и Венгрией. Наступили долгие месяцы трудных переговоров: сначала они шли в Совете министров иностранных дел, затем — на мирной конференции, которая проходила в Париже в июле–октябре при участии представителей 21 страны, затем — снова в Совете министров. В конце концов договоры были подготовлены[16]. Их содержание в значительной степени было предопределено соглашениями о перемирии, заключенными в годы войны. В период переговоров СССР не только отстаивал свое право на преимущественное влияние в странах Восточной Европы. Чтобы сделать эти страны своими друзьями, он боролся за удовлетворение их претензий, направленных против великих держав Запада. Он это делал даже тогда, когда обоснованность этих требований была сомнительной, как, например, требование югославов об аннексии Триеста, а их реализация неизбежно порождала враждебность других стран (в данном случае Италии). Сталин демонстрировал таким образом свое намерение ни при каких обстоятельствах не отказываться от политических позиций, завоеванных в Восточной Европе. Поведение американцев там, где разместились их войска (в Японии или на островах Тихого океана, на которые Соединенные Штаты вскоре предъявили претензии как на военные базы), не могло побуждать его изменить это свое решение.

На мирной конференции, так же как и на первом заседании Организации Объединенных Наций, СССР оказывался в одиночестве всякий раз, когда вступал в противоречие с двумя другими великими державами. На его стороне были лишь правительства Восточной Европы. Соединенные Штаты и Великобритания не только действовали совместно, но и были в состоянии, когда хотели, противопоставить ему значительное большинство малых стран. Не только отношение клиентуры или политическое и идеологическое родство заставляли эти /272/ страны поддаваться давлению западных лидеров, но также и неравенство сил: дружба с богатой и могучей Америкой для преобладающего числа государств значила гораздо больше, чем дружба с СССР. И ООН ответом Советского правительства была педантичная защита своего права вето в Совете Безопасности[17]. Немыслимым было, впрочем, чтобы СССР или какая-либо другая великая держава доверили бы большинству членов Генеральной Ассамблеи, в составе которого были «ведомо враждебные силы», право решения касающихся ее важных политических вопросов. В этом плане американская концепция ООН как всемирного ареопага, имеющего право на вмешательство в качестве некоего трибунала в любые противоречия между странами, с тем чтобы гармонизировать по своему усмотрению международную жизнь, оказалась нежизнеспособной[18]. Новая организация, напротив, стала трибуной для проведения резкой публичной полемики. Противоречия не могли быть разрешены поднятием рук голосующих.

Поддержка позиции Соединенных Штатов большинством стран мира сочеталась с их исключительным положением обладателей монополии на атомную бомбу: американцы вновь продемонстрировали свою мощь, проведя на атолле Бикини летом 1946 г. испытательные взрывы. Сталин в этот период сделал ряд заявлений с целью преуменьшить значение нового оружия; он говорил, что не следует считать его «такой серьезной силой, какой склонны ее считать некоторые политические деятели», оно не может «решать судьбы войны». Оно предназначено прежде всего для «устрашения слабонервных»[19]. Эти слова задали тон всей советской пропаганде. Однако поведение представителей Советского Союза в приватной обстановке показывало и действительности их большую обеспокоенность. Сегодня официальные советские историки открыто признают, что из-за неравенства и обладании атомным оружием Советский Союз и само мировое сообщество переживали тогда «период весьма опасный и сложный»[20]. Сталин стремился подбодрить своих сторонников, действуя так же, как в весьма сходных обстоятельствах Мао Цзэдун в Китае, когда говорил о ядерном оружии образно, как о «бумажном тигре»[I].

Только отказ Соединенных Штатов от секрета атомной бомбы мог бы, вероятно, помочь избежать «холодной войны» и гонки вооружений, которая длится еще и сегодня. Эта идея имела хождение между американскими и английскими учеными, то есть именно среди тех людей, которые лучше других смогли понять, что такой секрет не может долго оставаться нераскрытым[21]. Но было бы трудно, если не невозможно, требовать такой же смелости мышления от политических руководителей Америки. Они не обладали ею настолько, /273/ чтобы отказаться от нового оружия только ради успокоения далекой державы, к которой они испытывали неприязнь и недоверие, в чьих технических и экономических возможностях они сильно сомневались. Американские руководители не имели никакого желания жертвовать тем, что они расценивали как прочный фундамент и основной инструмент своего могущества: они даже предпочитали вызывать раздражение своих английских друзей, отказываясь и с ними поделиться технологией создания нового оружия.