Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Какими бы ни были намерения Хрущева, когда он возобновил наступление на Сталина, воздействие его оказалось сильнее, чем во время XX съезда. Границы наступления остались прежними, но теперь оно шло не только сверху, так как отвечало новым настроениям интеллигенции, молодежи, бывших заключенных. Общество было более подготовленным к восприятию его. Официальная идеология временно оказалась в обороне.

После XXII съезда стало возможным публично воскрешать в печати трагические страницы сталинского правления и не только назвать имена жертв его репрессий, но и указывать хотя бы в общих чертах обстоятельства их исчезновений (что между 1956 и 1961 гг. не позволяла цензура)[48]. В области исторических исследований, изнемогавших в скудности ортодоксии, начался самый плодотворный период.

В деятельности Хрущева после XXII съезда началась вторая волна реформ. Прежде всего он заставил партию еще больше сосредоточиться на экономической работе. В марте 1962 г. он провел реорганизацию всего руководящего аппарата сельского хозяйства. Новые обязанности были возложены на периферийных руководителей, в то же время они коснулись и деятельности районных комитетов партии, образующих политическую основу государства-партии в сельских районах[49]. Это была прелюдия к самой необычной хрущевской реформе. Она была настолько необычной, что по многим причинам оказалась непонятой. Эта реформа стала для него фатальной, Ее замысел не встретил особой оппозиции, может быть, потому, что казался возвратом к традиционной экономической работе партии. Хрущев предложил ее Президиуму ЦК в сентябре 1962 г. и получил одобрение. Его проект два месяца спустя был без сопротивления принят Пленумом ЦК, несмотря на то что пришлось бы радикально пересмотреть Устав, всего лишь год назад принятый съездом колхозников, изменить который мог только съезд[50].

Согласно проекту реформы, вся партия сверху донизу меняла территориальную структуру на производственную. Ее аппарат подразделялся на две параллельные структуры — для промышленности и для сельского хозяйства, которые объединялись только в верхах. Все областные комитеты — всесильные обкомы — в свою очередь были разделены. В каждой области появилось по два обкома: по промышленности и по сельскому хозяйству, — каждый со своим первым секретарем. Аналогичное разделение на промышленное и сельскохозяйственное бюро произошло в ЦК союзных республик. В областях, пришедших в замешательство, были в свою очередь разделены по тому же принципу также и исполнительные советские /505/ органы (облисполкомы)[51]. Конституционно речь шла о настоящей путанице.

Реформа по многим причинам оказалась пугающей. Хотя она и была представлена как чисто административная реорганизация, она не могла не иметь политических последствий в ближайшее же время. Реформа вводила дуализм в партию, то есть в основной структурный орган всей советской государственной системы. Более того, она отразила самое драматическое противоречие всего советского общества — противоречие между городом и деревней, которое, как рана, проходило через весь 30-летний исторический опыт СССР и было чревато мучительными конфликтами. В этом смысле реформа противоречила всей официальной идеологии. Ни в одной из речей Хрущева нельзя найти и намека на эти проблемы. Их можно найти в других речах, которыми отдельные члены ЦК или члены Президиума ЦК отреагировали на реформу. Однако на деле реформа ограничилась бюрократической перестройкой. Но и в этих рамках очень скоро появились разногласия между обеими частями политической организации, содержащей в себе по меньшей мере зародыш двухпартийной системы[52].

При нынешнем состоянии документации невозможно установить, пренебрегал ли Хрущев сопротивлением потому, что поверхностно подходил к своим реформам, или это была его тактическая уловка при подготовке более широких политических реформ — ведь он знал, что им окажут сильное сопротивление. Можно только отметить, что в этот период (1961–1962 гг.) под флагом обвинений Сталина он пытался провести новые изменения и размышлял о предстоящих. На XXII съезде он включил в Устав партии новый пункт, по которому никто не мог исполнять должность или быть членом выборного комитета более трех сроков подряд. По его мнению, это должно было стать «нерушимой нормой... всей государственной и общественной жизни». На каждых выборах руководящие органы должны были обновляться по меньшей мере на треть[53]. В тот самый момент, когда было принято решение о реформе партии, он выступил за новую систему общественного контроля над аппаратом, опирающуюся на последние известные работы Ленина, и попытался стимулировать большее участие граждан в деятельности органов власти[54]. Несколько месяцев страницы, посвящавшиеся этой теме в советской прессе, были наполнены живой полемикой. Даже сейчас она остается интересной антологией формирующегося общественного мнения{ii}. /506/

Осенью 1962 г. Хрущев высказался за пересмотр ждановских резолюций по культуре и хотя бы за частичную отмену цензуры[55]. Он сам решил нарушить запреты, добившись разрешения Президиума ЦК на публикацию эпохального произведения «Один день Ивана Денисовича», написанного тогда еще не известным автором — Солженицыным. С этого момента автор завоевал мировую известность[56]. Повесть, не лишенная бесспорного литературного таланта, была посвящена сталинским лагерям — теме, которая оставалась полностью запретной и после XX, и после XXII съездов партии. Тема эта очень волновала национальное сознание и не могла не найти своего места в литературе. Художественные достоинства повести Солженицына были несомненны. Естественно, ее появление вдохновило авторов и других художественных и мемуарных произведений на ту же тему, однако немногим удалось опубликовать свои произведения.

В эти же месяцы Хрущев пытался добиться аннулирования известных процессов, которые в 1936–1938 гг. подняли волну сталинского террора против партии, и реабилитации осужденных: сначала Бухарина, а потом, по его словам, Зиновьева, Каменева и других[57]. Этого от него требовали немногие оставшиеся в живых после репрессий старые большевики и родственники пострадавших.

Всего этого Хрущев не сумел добиться. Более того, в конце 1962 г. ортодоксальные идеологи перешли к контратаку, вынуждая его к отступлению. Наступление началось с ряда собраний и статей в печати. Оно не было направлено прямо против Хрущева; однако при этом не поколебались напомнить ему о возможности возбудить вопрос об ответственности, которую он вместе с другими нес за сталинское прошлое[58]. Перед объединенным фронтом почувствовавших опасность ортодоксов Хрущев как глава партии вынужден был выбирать: принять самому руководство и определенный контроль над идеологической кампанией или быть опрокинутым новой консервативной волной, которая была более опасной для него после некоторых экономических и внешнеполитических неудач (карибский кризис закончился, но началась открытая полемика с китайцами). Он выбрал первый путь. Тем самым он решил сражаться на ненадежной для себя почве идеологических и культурных проблем, что привело к столкновению с теми настроениями интеллигенции, которые он поощрял своей критикой Сталина.