Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Всякая война несет с собой страдания. Вторая мировая война принесла их больше, чем предыдущие войны, и в силу своих колоссальных масштабов, и потому, что наряду с армиями в нее были ввергнуты огромные массы мирного населения, и потому, наконец, что неслыханной жестокостью отличались методы агрессоров. Все это проявилось в особенности в Европе — главном театре боевых действий. Необходимо добавить, однако, что на востоке Европы война носила несравнимо более варварский и беспощадный характер, чем на западе континента. Причем в СССР — более чем в любой другой восточноевропейской стране. Первым это разграничение провел сам Гитлер, предупредивший своих генералов накануне нападения на СССР, что «война на Востоке» будет «резко отличаться от войны на Западе». Он назвал ее «борьбой между расами», «борьбой... идеологий», а следовательно, как пожелал уточнить он сам, «борьбой на уничтожение». Этой установке и должны были соответствовать практические методы[1].

О преступлениях, совершенных гитлеровцами в захваченных ими странах, о характере «нового порядка», который они намеревались установить в Европе и во всем мире, — обо всем этом существует чрезвычайно обильная документация и обширная литература[2]. Не стоило бы поэтому специально останавливаться на этой теме, если бы не было необходимо подчеркнуть, что их планы с особой жестокостью применялись к России — обстоятельство, уже отмеченное в литературе, но пока недостаточно[3]. Не будет преувеличением утверждать, что в СССР было больше жертв фашизма, чем во всем остальном мире (хотя поляки и югославы, например, пострадали относительно не меньше русских). Это было неизбежно при тех целях, к осуществлению которых гитлеровское правительство стремилось в Советском Союзе.

Эти намерения вытекали из старых нацистских программ, указывавших на восточноевропейские просторы как на «жизненное пространство», где германцы, эта раса господ, обретут богатство и могущество. Гитлер, следовательно, вторгался в СССР для завоевания всех советских земель до Урала, а может быть, и дальше. «Должно быть совершенно ясно, — говорил он (имея в виду по крайней мере руководителей Германии), — что мы из этих областей никогда уже не уйдем». Как будет устроена жизнь на огромных оккупированных территориях, можно было еще обсудить и обдумать, но в любом случае они представляли собой «огромный пирог», который следовало «освоить». Для оккупированной страны устанавливались три критерия, во-первых, овладеть; во-вторых, управлять; в-третьих, /99/ эксплуатировать. Ради этого «мы будем применять все необходимые меры — расстрелы, выселения и т. п.»[4]. Оставшихся же негерманцев следовало «лишить какой бы то ни было формы государственной организации и в соответствии с этим держать их на возможно более низком уровне культуры». «Эти народы имеют только одно-единственное оправдание для своего существования — быть полезными для нас в экономическом отношении». В этом и должен был заключаться «руководящий принцип»[5].

На этой основе были выработаны планы военной и аграрной колонизации всей европейской части СССР. «Туземцам» в них отводились исключительно роли чернорабочих, батраков, слуг. Ни один местный житель по эту сторону Урала, кроме немцев, не имел права носить оружие. Среди наций, населявших эти пространства, устанавливалась своя иерархия: на вершине пирамиды стояли немцы, затем ступенька за ступенькой располагались остальные, ниже всех помещались русские. Подобными идеями определялись реальные действия руководителей рейха; ими были пронизаны их высказывания вроде печально знаменитой сентенции Гиммлера: «Меня совершенно не трогает, если 10 тысяч русских женщин падут от усталости, копая противотанковый ров: важно, чтобы работа была доведена до конца». Или изречение другого имперского сановника: «Славяне должны работать на нас. В той мере, в какой мы не будем в них нуждаться, они могут хоть околевать»[6].

Для приведения в действие подобной программы одного лишь захвата территории было мало. Гитлер говорил, а его приспешники повторяли: необходимо «ликвидировать Россию», «уничтожить ее жизненную силу», рассеять ее народ, лишить его каких бы то ни было центров объединения[7]. Москву, как и Ленинград, следовало стереть с лица земли. Политические кадры и интеллигенция подлежали истреблению. Большей части населения предстояло исчезнуть, остальную часть предполагалось оттеснить за Урал. Накануне вторжения было совершенно хладнокровно подсчитано, что в зонах недостаточного сельскохозяйственного производства население будет гибнуть от голода, так как у него будет отнята возможность снабжаться из южных областей[8]. Геринг радостно делится с Чиано соображениями насчет того, что в России в первую же военную зиму умрут «20—30 миллионов человек». «Среди некоторых народов, — объяснял он, — следует просто убивать каждого десятого»[9]. В атмосфере головокружения от первоначальных успехов Гитлер заявил даже, что «партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять все, что восстает против нас»[10]. Отсюда и приказы, которые отдавались войскам: «стрелять при малейших признаках сопротивления», «расстреливать каждого, кто бросит хотя бы косой взгляд», «применять... карательные меры», «самые жестокие меры», действовать не наказанием, а распространением со стороны оккупационных властей такого страха и ужаса, который отобьет у населения всякое желание к сопротивлению. Дозволялось применять /100/ «любые средства, без ограничения, также против женщин и детей». Ни один военнослужащий не должен был нести за это наказания. Человеческая жизнь в этих странах «абсолютно ничего не стоит», — заявил генерал Кейтель[11].

В послевоенной западной литературе широко дискутировался вопрос о различиях в практическом проведении оккупационной политики в СССР разными германскими учреждениями. Из самого дотошного анализа явствует, однако, что речь никогда не шла о столкновениях по существу: скорее, то были споры о пределах полномочий либо, самое большее, разногласия относительно тактической целесообразности той или иной меры с точки зрения достижения победы в войне — ведь именно победа служила необходимой предпосылкой всех завоевательских планов[12]. Можно понять поэтому, почему советские авторы отказываются от проведения тонких различий при установлении ответственности оккупантов. Нас в данной работе также интересуют их действия в том виде, как их испытали на себе жители захваченных районов СССР. Оккупационная власть осуществлялась разными органами: военными — в прифронтовой полосе, гражданскими — в более отдаленных, тыловых зонах. Однако существенных различий между теми и другими не было, хотя, разумеется, можно выискать случаи, когда немецкая администрация действовала с большей или меньшей жестокостью.