Вадим Россман - В поисках четвертого Рима. Российские дебаты о переносе столицы

Будучи зависимыми от распределения рентных доходов, регионы оказываются заложниками сверхцентрализованной политической системы. Вертикальные связи получают преимущество по отношению к горизонтальным, и политическое, экономическое и социальное пространство структурируются в соответствии с властной вертикалью. В результате политически слабые регионы косвенным образом усиливают центр и их экономические и политические идентичности оказываются недостаточно выраженными.

По своему происхождению ( системы расселения ) российские города являются по преимуществу административными и военными центрами, а не самостоятельными экономическими единицами с развитыми формами самоуправления. Отсутствие качественных и автономных экономических характеристик у большинства существующих российских городских центров усугубляет ситуацию сверхцентрализации.

Города, часто зависимые от государственных заказов, не будучи в состоянии решить своих проблем самостоятельно, существуют за счет решений центра и не могут выступать в роли политических субьектов и отстаивать свои интересы. В результате региональная политика начинает строиться на лояльности и клиентализме по отношению к центру с элементами патронажа, а не на отстаивании специфических региональных экономических и политических интересов. К этому приводит также преимущественное использование дистрибутивного (выравнивающего), а не аллокативного (стимулирующего) принципа в распределении ресурсных доходов.

Напротив, в тех странах, где города обладают ярко выраженной экономической идентичностью, часто существует и более сильная региональная политическая идентичность. Иллюстрацией сильных региональных идентичностей могут служить земли в Германии и штаты в США, обладающие четко выраженной экономической специализацией. Даже в такой централизованной стране как Франция в эпоху Французской революции существовали важные и сильные политические идентичности: радикализм аристократическо-плебейского Парижа, буржуазная умеренность Жиронды и феодально-клерикальная ориентация Вандеи [Tilly, 1992: 9].

В связи с эффектами колеи стоит хотя бы весьма кратко упомянуть о различиях между западноевропейской и восточной моделями взаимоотношений между столицами и остальными городами и самим типом го родов на примере Западной и Восточной Римских империй.

Речь здесь идет не только о влиянии социально-культурных матриц Византии на Русь, но и о весьма конкретных элементах культурных заимствований из арсенала урбанистических форм и моделей отношений между центром и периферией. Хотя эта связь может показаться слишком отдаленной и натянутой, русские столицы не только прямо подражали Константинополю как Второму Риму в своем архитектурном устройстве и символизме, но и вольно или невольно, в большей или меньшей степени могли воспроизводить также и модель отношений Константинополя с другими городами империи в своей собственной урбанистической иерархии.

Можно заметить, не претендуя здесь на сколько-нибудь подробное раскрытие огромной и специальной темы византийского урбанизма, что историки в качестве общей тенденции (хотя здесь, конечно, были также свои циклы подьемов и упадков) указывают на постепенную дезурбанизацию и упадок византийских городов, главным образом средних и мелких, их трансформацию из самоуправляющихся полисов, унаследованных из эллинской античности, в крепости и религиозные центры. Укрупнение Константинополя и немногих больших городов происходило не столько в результате роста их экономики, сколько за счет депопуляции и обнищания провинции и сельской местности. Возрастание значения крупных городов Византийской империи определялось в большей степени их статусом митрополий (церковных центров) и военных укреплений, чем торгово-хозяйственными факторами. Последние типы городов переставали именоваться полисами и стали называться кастронами (крепостями). Историки также указывают на постепенное движение византийских городов от побережья «вглубь» страны, что было связано с аграризацией Византии [Курбатов, 1984: 204]. Незавершенность развития вотчинно-сеньориального строя обусловила, с одной стороны, политическую слабость провинций и землевладельческой знати, а с другой – силу централизованного в столице чиновничества [Сванидзе, 1995].

Интересно, что сами ромеи часто называли свою столицу просто Городом, что, возможно, косвенно указывает на высокую степень приматности их столицы. О центрированности Византии на главном городе свидетельствует также то, что некоторые исследователи называли Византию Константинополитанией [Поляковская, 2003: 197]. Историки указывают на практики привилегированного снабжения столицы, что осуществлялось за счет фиксированных и искусственно сниженных цен на зерно, то есть ограбления деревни. Известно, что константинопольцы были не очень любимы своими соотечественниками [Там же: 197–198]. Следующая цитата из визинтийского писателя XII века и афинского митрополита Михаила Хониата (1140–1220) хорошо иллюстрирует это положение вещей: «Вы, пышные граждане Константинополя, не желаете выглянуть из-за своих стен и ворот, не хотите взглянуть на древние окружающие вас города, ждущие от вас справедливости; вы посылаете в них одного за другим податных сборщиков…, чтобы пожрать последнее. Сами же вы остаетесь у себя, предаваясь покою и извлекая богатство из законов и судебной деятельности, города же опустошают негодные фискалы. Да и чего не хватает вам? Разве плодородные равнины Македонии, Фракии и Фессалии не производят для вас хлеб, разве не выжимают вам вино Эвбея, Птелерия, Хиос и Родос; разве фиванские и коринфские пальцы не ткут вам одежды; разве не вливаются реки всех богатств в столицу, как в единое море?» [Каждан, Литаврин, 1958].

Этим характеристикам византийского урбанизма противоположны описанные нами тенденции в Западной Европе, в особенности в поясе городов. Имперские государства на периферии Европы также очень постепенно адаптировали некоторые элементы модели пояса городов, но эта модель осталась совершенно чуждой Византии. Таким образом, Византия, будучи источником культурных образцов, моделей и матриц для России, не располагала и не могла предложить той концепции урбанизма, которая была описана Анри Пиренном, Ле Гоффом и другими историками западного средневековья и отцами теории западного города, которая формировалась в Европе на волне революции городов, начиная с XII века. Эта византийская модель отношений между столицей и периферией, возможно, оказала влияние на процессы урбанистического творчества в России.