Коллектив авторов - Источниковедение

С одной стороны, наблюдалось определенное расширение круга обсуждаемых проблем и используемых при этом стилистических средств. В описании общества стало возможным упоминать о чванстве и косности партийных бюрократов (роман В. Д. Дудинцева «Не хлебом единым»), о репрессиях (повесть «Один день Ивана Денисовича» и рассказ «Случай на станции Кочетовка» А. И. Солженицына), о культурных традициях русского крестьянства (солженицынский же «Матренин двор», произведения В. В. Овечкина, Ф. А. Абрамова, В. П. Астафьева). В трактовке войны основное внимание уделялось теме простого солдата, начатой еще в сталинские годы романом В. П. Некрасова «В окопах Сталинграда», а теперь подхваченной и развитой Ю. В. Бондаревым, Г. П. Баклановым, В. В. Быковым [503], К. М. Симоновым и рядом других авторов. В лирике и драматургии появились изображения сложного, неоднозначного чувства. Существенно обогатилась палитра поэтических форм и тем (стихи Е. А. Евтушенко, А. А. Вознесенского, Р. И. Рождественского, Б. А. Ахмадулиной). Стали публиковаться и обсуждаться доселе запрещенные произведения 1920–1930‑х годов. Все это создавало атмосферу невиданной ранее свободы.

С другой стороны, партийный контроль над литературой не ослабевал, а свобода выбора тем и трактовок существовала лишь постольку, поскольку это отвечало интересам момента. Крайне жесткую реакцию властей вызвал роман Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго», и, когда в 1957 г. произведение, отвергнутое советскими редколлегиями, вышло за рубежом, против автора была развернута беспрецедентная кампания травли, закончившаяся исключением из Союза писателей. В 1961 г. был запрещен к публикации роман В. С. Гроссмана «Жизнь и судьба»; рукописи романа были конфискованы КГБ. Даже ценой значительных уступок цензуре не удалось опубликовать роман А. И. Солженицына «В круге первом». В типологическом плане политика власти по отношению к литературе вернулась к состоянию 1930‑х годов, когда доступ в литературный истеблишмент был, в принципе, открыт, но требовал компромисса и сдачи определенных творческих позиций.

Ограниченность и непоследовательность официальной либерализации вызвали к жизни новое явление – неофициальную литературу, или самиздат . Идея распространения произведений, не прошедших цензуру, в кустарно изготовленных копиях была не новой. В XIX в. в списках ходили «Горе от ума» А. С. Грибоедова, запрещенные стихотворения М. Ю. Лермонтова и Н. А. Некрасова, а также другие сочинения. Однако технический прогресс предоставил для такой деятельности новые инструменты – пишущие машинки [504], бытовую фототехнику и копировальные аппараты (а в 1970–1980‑х – и первые массовые модели ЭВМ). При этом если специальная множительная техника находилась в СССР под строгим контролем, то пишущие машинки и принадлежности к ним, а также устройства и реактивы для печати фотографий продавались свободно. Произведения могли попадать в самиздат как по инициативе авторов (и тогда «запуск» очередного сочинения становился не только литературным событием, но и политическим жестом), так и помимо желания создателей – усилиями поклонников или издательских работников [505]; кроме того, репертуар самиздата пополнялся за счет воспроизведения старых, редких или зарубежных публикаций. В 1959–1960 гг. журналист А. И. Гинзбург собрал и распространил в самодельных копиях несколько номеров журнала «Синтаксис». Эта деятельность была пресечена КГБ, однако появление журнала свидетельствовало об институционализации неофициальной литературы. Из инициативы одиночек самиздат превращался в постоянно действующий фактор литературного процесса.

Завершающий этап эволюции советской литературы наступил в середине 1960‑х годов, после смены руководства страны. Если позволяла идеология, официальная литература брежневского времени развивала темы и проблемы, поднятые в период «оттепели». В частности, продолжали появляться произведения о простом человеке на войне (В. В. Быков, Б. Л. Васильев). Интенсивное развитие получила тема традиционной деревенской культуры, выросшая в самостоятельное направление «деревенской прозы» (В. М. Шукшин, В. Г. Распутин, В. П. Белов, Ф. А. Абрамов, В. П. Астафьев и др.; направление было широко представлено на страницах журнала «Наш современник»). Активно развивалась фантастика (А. Н. и Б. Н. Стругацкие, Кир Булычев), детектив (А. А. и Г. А. Вайнеры, Ю. С. Семенов) и историко-приключенческая литература (В. С. Пикуль). Все жанры позднесоветской литературы были пронизаны влиянием идеологии. Так, в ряде фантастических произведениях братьев Стругацких («Парень из преисподней», «Обитаемый остров», «Жук в муравейнике» и др.) Земля предстает планетой победившего коммунизма «по Марксу», где колоссальные технические возможности высвобождают энергию человека для преобразования окружающего мира, причем объяснить такое направление авторской мысли только соображениями цензурной проходимости невозможно: существование коммунизма на нашей планете становится необходимым условием разворачивающейся интриги; произведения фантастов, где судьба земного общества рассматривается с иных позиций («Сказка о Тройке», «Улитка на склоне» Стругацких), оказывались под запретом. Впрочем, и в такой идеологизированной форме художественная литература пользовалась активным читательским спросом благодаря как сложности затрагиваемых проблем, так и нетривиальности сюжета и материала.

В свою очередь, авторы, находящиеся вне рамок официальной литературы, активно экспериментируют с формой и содержанием, что представляется естественной реакцией на однообразие позднесоветского дискурса. У разных авторов этот литературный эскапизм приобретал разные формы. Например, И. А. Бродский писал подчеркнуто сложные стихотворения и поэмы, насыщенные отсылками ко множеству произведений всемирной и отечественной литературы, а Венедикт Ерофеев – сюрреалистическую прозу. Неофициальный характер ограничивал возможности для распространения написанного: произведения не признанных властью авторов попадали к советским читателям либо через самиздат (значимым событием в истории которого стало появление в 1979 г. альманаха «Метрополь»), либо через зарубежные публикации, ввезенные в обход таможенного контроля (для этого последнего класса литературы в речевом обиходе было изобретено еще одно слово – тамиздат ). Однако свобода творчества была важнее признания в широких читательских массах.

Гласность, провозглашенная партийным руководством во второй половине 1980‑х годов, способствовала снятию искусственных ограничений на выбор тем для творчества и средств выражения. Кроме того, в публичное пространство вернулись произведения, ранее не допускавшиеся в печать. Снятие цензурных ограничений способствовало интенсификации литературного процесса.