Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Наша деревня быстрыми шагами идет к культурной жизни. В колхозах имеются свои художники и поэты, воспевающие колхозный строй.

Поэтическим творчеством занимаются подростки и старики, без исключения.

Политическая, художественная л-ра, журналы и газеты, быстрым потоком хлынули в деревню. Постоянным гостем в нашей деревне становится журнал «Л. У.» Он пользуется большой репутацией, о ж-ле говорят с восхищением, отмечая и его недочеты.

До конца верить фольклористу нельзя. Картина, которую нарисовал И. С. Гудков, представляется утопичной не только потому, что она как бы предвосхищает нарративную схему фильма «Волга-Волга» (1938). Даже если не вдаваться в тонкости, касающиеся конструирования желаемой реальности, ей попросту противоречит тот факт, что подавляющее большинство корреспондентов «Литературной учебы» жалуются на отсутствие книг и нехватку денег, чтобы эти книги выписать. И тем не менее совсем игнорировать его сообщение тоже вряд ли оправданно, ведь литературные консультации, «кабинеты авторов» и редакции действительно не успевали отвечать начинающим.

Помимо прочего, Гудков рассказывает историю об уникальном «читателе» «Литературной учебы» и к тому же успешном авторе-исполнителе. Путешествуя в качестве руководителя фольклорной экспедиции по отдаленным северным районам Московской области, Гудков повстречался с замечательной 75-летней колхозницей, проживавшей в деревне Бор Ваучского сельсовета Весьегонского района. О «неграмотной, но оригинальной поэтессе, известной по району» фольклорист сообщает:

Репертуар бабки Корневой пользуется большой популярностью. Его распевает молодежь на улице и декламирует в обеденные перерывы с колхозного <���нрзб> или телеги. Несмотря на свою неграмотность — бабушка имеет свою библиотечку. В ее книгах между прочим находим и журнал «ЛУ». <���…>

— Для чего Вам этот журнал бабушка? — (указываю на «Л. У»)

— Как для чего — учиться родной хочу, учиться.

— Председатель (колхоза И<.> Г<.>) приходит и говорит: «Бабушка! Иван пьянствует, на работу не вышел — протащи-ка его»…

— Ну я и протаскиваю. Когда складно выходит, а когда и нет. Я ведь не умею писать на бумагу, а все в голове держу и часто забываю.

Вот и читает мне сын журнал, а я слушаю. Лучше всего понравилось, как Гоголь работал, а другое понять не могу. <���…>

А вот почему ненапишут, как песню составить, продернуть в колхозе кого-нибудь, чтобы весело и понятно всем было.

«Почему не напишут как песню составить». Думает не одна Корнева, а думают многие. <���…>

03/IX — 34 г. Гудков Илья

Москва

Москва, 2, Арбат, 42, кв. 3

Трудно сказать, насколько запись Гудкова передает то, о чем говорила и тем более думала бывшая, как следует из того же письма, баптистка Корнева. Зато в его тексте вновь чувствуется газетное влияние — начиная с лозунга «учиться, учиться…» и завершая социальным заказом «от лица народа» на статью о рецептах сочинения для народных сказителей.

Сам И. С. Гудков к моменту отправки письма уже печатался. В письме есть ссылка на его публикацию «Народные загадки, частушки и песни» (Безбожник. 1934. № 7), так что какой-то опыт «правильной композиции» у него имелся, и он этим явно пользовался.

Кроме собирательства, Гудков оставил по себе память как один тех «миссионеров» (наряду с В. Н. Чернецовым, П. Е. Хатанзеевым, А. Н. Баландиным и др.), которые принесли письменность и литературу ханты и манси. Вот что сообщает о деятельности фольклориста Н. Коняев в предисловии к библиографическому указателю «Писатели Югры»:

За один только неполный год пребывания в окружном центре (И. Гудков и В. Сенкевич (Гудкова) вернулись в Москву в августе 1938-го) они силами учащихся и преподавателей выпустили четыре 80-ти страничных номера рукописного фольклорно-этнографического и литературно-искусствоведческого журнала «Советский Север», опубликовали в местной и центральной периодике несколько серьезных статей о зарождающейся хантыйской и мансийской письменной поэзии, фольклоре и этнографии. Это они перевели на русский язык и сделали достоянием читателя первые поэтические опыты ханты Леонида Вайветкина, Григория Лазарева, Кирилла Посохова, манси Матрены Вахрушевой. В 1939 году на страницах «Омского альманаха» их стараниями увидела свет «Песня о Ворошилове» ханты Дмитрия Тебетева, а в следующем году в омском же сборнике «Хантэйская и мансийская поэзия» были напечатаны в их переводе стихи ханты Л. Вайветкина, Г. Лазарева, К. Посохова, «Октябрьская песня» Даниила Тарлина, написанная в соавторстве с Григорием Вайветкиным, Д. Тебетева, манси М. Вахрушевой, Николая Свешникова [993].

К культурно-просветительскому миссионерству можно относиться по-разному, но так или иначе И. С. Гудков помимо прочего оказался одним из участников проекта «советский „фейклор“», исследование которого в разных аспектах привлекает сейчас серьезное внимание [994]. Позже он публиковался и в «Литературой учебе» [995]. А еще будучи студентом переписывался с Горьким, который посылал ему в ответ книги. В письме 1928 года он делился с мэтром следующими своими успехами: «Написал 2 работы: 1). Фольклор Тв<���ерской> текстильной фабрики. 2). Блатной (воровской) фольклор и блатная музыка на фабрике и в деревне» (Тверь, ул. Советская, д. 20, 28. 03. 1931 г.; ед. хр. 240, л. 7).

Казалось бы, каждый из упомянутых представителей советской культуры так или иначе соприкасался с «Литературной учебой», но вряд ли их можно назвать «выпускниками» этого заочного образовательного «учреждения». Свою карьеру и Ахрем, и Шехтер, и Гудков выстраивали независимо от журнала или в лучшем случае «по касательной».

К концу первого года издания редакция журнала озаботилась тем, чтобы выслушать от читателей критику в свой адрес, и разослала соответствующий вопросник с обращением к библиотекарям: «Товарищи библиотекари, доведите анкету до сведения каждого читателя „Лит. учебы“. Напишите нам, как оценивают журнал ваши читатели» (ед. хр. 35, л. 4). Анкета была приурочена к концу 1930 года. Решение ее подготовить обсуждалось на заседании редколлегии 23 декабря 1930 года (ед. хр. 4, л. 12), однако сохранившиеся письма читателей с ответами проштампованы канцелярией «Литературной учебы» лишь в декабре 1931 или в январе 1932 года (ед. хр. 35).

Ответы не были многочисленными и, выполненные по заранее подготовленному шаблону, предоставляют мало возможностей для того, чтобы более или менее точно судить о читательской массе. Что касается сферы профессиональной занятости, подсчеты самой редакции дали следующие результаты:

рабочих — 13 человек;