Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Г. П. Блок соприкоснулся с этим кругом важных для А. Блока 1919–1921 годов мыслей иным путем, но его реакция на них также в значительной степени определила его отношение к современности. Г. П. Блок обнаружил «призрак Фета» «во весь рост и таким именно, как он мерещился тогда и мне» [554]в прочитанной им только в 1920 году программно антилиберальной статье А. Блока 1916 года «Судьба Аполлона Григорьева», где Фет как раз отнюдь не является центральной фигурой, хотя и причислен к высочайшему, непосредственно наследующему Пушкину, кругу в русском поэтическом пантеоне (к которому принадлежит по А. Блоку и русский символизм). Обратившись под влиянием этой статьи с письмом к А. Блоку, Г. П. Блок начал с апелляции к «крови» как основанию для их возможного культурного и духовного сходства: «мысли могут оказаться родственными в силу нашего с Вами близкого кровного родства. Я замечал в духовном облике всех представителей нашей семьи какие-то общие всем им черты. Были они и у наших отцов — Александра Львовича и Петра Львовича» [555], то есть обратился к кругу тем, волновавших А. Блока в эпоху поэмы «Возмездие», — «проблематике собственного культурного генезиса, а также семьи и рода <���…> [в поэме „Возмездие“] „наследничество“ одновременно описывается поэтом в терминах культурных и кровных, расовых — биологическое наследование оказывается в то же время наследованием культурным» [556]. Однако при единственной встрече и разговоре с А. Блоком 5 декабря 1920 года Георгий Петрович обнаружил, вместо ожидавшегося им «родства», свою «разность» с двоюродным братом «главным образом в отношении к современности» [557]. Впрочем, судя по тому, как Георгий Петрович пересказывает услышанное им от А. Блока, он плохо понял слова поэта, и в конечном счете произведенная им актуализация прошлого для самоопределения в настоящем была близка позиции А. Блока. В передаче Георгия Петровича, А. Блок говорил ему, что «Гейне глумится над Августом Шлегелем за то, что тот изучал прошлое. Гейне прав. Если не жить современностью — нельзя писать », и далее перешел к разговору о современности и необходимости понять, «почему Фет нужен сейчас » [558]. Вероятно, А. Блок имел в виду «Путевые картины» Гейне, а именно пассаж из главы «Северное море», где Гейне пишет как раз не о том, что не следует изучать прошлое, а о непрерывной актуализации классики новыми поколениями: «Творения духа вечны и постоянны, критика же есть нечто изменчивое, она исходит из взглядов своего времени, имеет значение только для современников, и если сама не имеет художественной ценности, какую, например, имеет критика Шлегеля, то не переживает своего времени. Каждая эпоха, приобретая новые идеи, приобретает и новые глаза и видит в старинных созданиях человеческого духа много нового» [559], — то есть говорил с Г. П. Блоком о том же, о чем с Зоргенфреем, предлагая ему «дать Гейне нашей эпохи». Таким образом, Г. П. Блок и Зоргенфрей в самом начале 1920-х годов разными путями, пересекшимися в значимой для обоих фигуре А. Блока, пришли к актуализации идей символизма в пореволюционной современности, что отразилось в первоначальной литературной программе «Времени».

Своеобразие реакции Г. П. Блока на плохо им понятые слова А. Блока о современности заключалось в том, что для внутреннего обоснования своего права, несмотря на несовременность, жить в современности и быть ей современником, он сделал шаг назад — перенес ключевую для его самоопределения мысль о «кровном родстве» с «братьев» на «отцов», к которым всегда чувствовал себя «ближе» [560], то есть передвинул свой исток на поколение назад, с 1910-х годов в эпоху Александра III. Эта ключевая для его самосознания начала 1920-х актуализированная автоархаизация фундирована в статье о прототипах «Возмездия», на первый взгляд сугубо историко-литературной с мемуарным уклоном (статья опубликована в мемориальном блоковском номере «Русского современника» № 3 за 1924 год, где датирована августом 1923 года, однако основные ее мотивы обнаруживаются в письмах Г. П. Блока Садовскому 1921–1922 годов) [561], и в написанном им в 1922 году для затеянного Садовским в Нижнем Новгороде, но не состоявшегося альманаха мемуарном эссе «Из петербургских воспоминаний», также непосредственно связанном с содержанием литературной программы «Времени» — эссе написано под влиянием «раздражения, в коем находился по случаю чтения писем Короленки и воспоминаний Овсянико-Куликовского» [562], то есть двух выпущенных «Временем» книг только что умерших представителей либеральной интеллигенции поколения отцов [563]. В соответствии с осознанной Георгием Петровичем программной близостью к «отцам», мемуарное эссе посвящено эпохе Александра III, хотя сам он ее застал лишь маленьким ребенком (в год смерти императора-«Миротворца» ему было шесть лет) [564]и проникнуто программным антилиберальным пафосом, близким блоковскому. Короленко Г. П. Блок именует «полицмейстером освободительного движения» [565]— ср. у А. Блока о Белинском «белый генерал русской интеллигенции» [566]. Воспоминания Овсянико-Куликовского по формулировке (естественно, сочувственной) рецензента «Русского современника» представляли «живой образ русского интеллигента» с характерным для него «культом <���…> гуманности <���…> А „гуманность“ для Овсянико-Куликовского, — это в конечном определении известная норма психофизического здоровья, единственный оценочный критерий как в сфере личной жизни, так и в истории, норма прогресса» [567]— ср. в мемуарном отрывке Г. П. Блока о «злодее», ставшем причиной «глухой трагедии» поколения отцов (с которым он ассоциирует и себя): это «многоликий и во всех своих ликах гуманный, просвещенный, удручающе нравственный <���…> либеральный (хотелось бы сказать — розовый ) террор» [568]. Обращение не к современности, а к прошлому «отцов» служит непрямым путем к вновь обретенному чувству кровной и культурной общности и с «братьями»: эссе начинается с цитаты из «Возмездия»; презрительные слова о громких либеральных голосах «выразителей общественного мнения», кто не только «„говорил“ (временами даже „покрикивал“, а то и „повизгивал“ [569]») перекликаются со словами А. Блока о «шумном поколении <���…> во главе с Белинским» [570]; словосочетание, которое использует Г. П. Блок — «либеральный террор» — принадлежит к того же рода содержательным парадоксам, что розановский «либеральный сыск» или образы Белинского как «генерала», «власти» и цензора в статье А. Блока об Аполлоне Григорьеве.

«Полемически заостренная программа „культурного анахронизма“» [571], надежным фундаментом которой стало концептуально осмысленное Г. П. Блоком собственное десятилетнее отставание от сверстников и перенос своего истока в эпоху «отцов», неожиданным образом позволила ему в 1921 году — несмотря на то, что собственно Серебряный век он «пропустил» — совпасть с современностью в обостренном и актуализированном интересе к А. Блоку, прежде всего к поэме «Возмездие» [572]; к идейно связанным с ней размышлениям самого поэта последних лет его жизни, эпохи сотрудничества со «Всемирной литературой», о современности как «крушении гуманизма» и либерализма; и наконец, к его знаковой смерти, воспринятой тем культурным сообществом, которое нашел для себя «опоздавший» Г. П. Блок в начале 1920-х, как «миг сознания», не отрезающий прошедшую блоковскую эпоху от настоящего (как воспринял его Б. М. Эйхенбаум в одноименной статье), а как повод для исторической авторефлексии, возвращения к своему истоку для определения позиции в современности. Таким образом, первоначальная литературная программа «Времени», ориентированная на знаковую фигуру А. Блока последних лет его жизни, после «Двенадцати», и начавшаяся с книги стихов «действительного друга» А. Блока В. А. Зоргенфрея, отражала своеобразно анахроничную, но при этом связанную с мыслью о современности систему культурно-политических взглядов, генетически восходящих к символизму в его широком культурно-политическом понимании.