Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Замысел издательства совпал с общим бумажным кризисом в стране, кампанией за режим экономии и сокращением издательских планов [882]. Характеризуя положение дел, Брошниовская в очередной раз писала Сологубу: «Вчера я вновь побывала у Ал<���ександра> Ник<���олаевича> Горлина. Его мнение — в настоящий момент предпринять что-либо невозможно. Общий издательский кризис. „Прибой“ ликвидируется, заведующий его иностранн<���ым> отделом переходит служить в Госиздат. В Госиздате происходит сокращение штатов. Денег там не платят, вследствие чего авторы не представляют рукописей, а держат их у себя до лучших времен. <���…> Работы нет» [883]. «По соображениям коммерческого характера» вышестоящие инстанции соглашались лишь на учреждение издательства смешанного типа, с изданием как переводной, так и оригинальной русской литературы, и руководству секции пришлось отказаться от этой затеи [884]. Вряд ли, однако, «коммерческие причины» сыграли решающую роль. Государство просто не допускало монополию «на литературно-издательское дело какой-либо группы или литературной организации» [885], и в отношении «бывших» литераторов это постановление неукоснительно соблюдалось. Всероссийскому союзу писателей за всю историю существования также не удалось учредить собственное издательство или печатный орган, хотя, как мы знаем, пролетарские и пролетарско-колхозные организации, проводившие в литературе линию партии, имели свои журналы.

В том же году было задумано учреждение на основе секции самостоятельного Ленинградского Общества переводчиков-литераторов «с целью создания кадра квалифицированных переводчиков» [886]. В инициативную группу вошли А. М. Аничкова, О. Н. Брошниовская, Д. И. Выгодский, А. В. Ганзен, А. А. Гизетти, А. Н. Горлин, Д. М. Горфинкель, К. М. Жихарева, Р. В. Иванов-Разумник, В. Д. Комарова, С. П. Кублицкая-Пиоттух, Н. О. Лернер, М. Л. Лозинский, Ф. Сологуб, К. И. Чуковский. Общество мыслилось широко, как структура, координирующая переводческую деятельность, и школа подготовки квалифицированных кадров. К участию в нем планировалось привлечь лиц, занимающихся переводом литературы научной, научно-популярной и научно-технической. Программные документы Общества — устав (Приложение IV), инструкция о порядке приема (Приложение V), инструкция для квалификационной комиссии (Приложение VI) — отражают сложившееся к этому времени осознание художественного перевода как особого вида деятельности, требующего не только знания иностранного языка, но и разносторонней филологической подготовки и квалификации. Было избрано временное правление — Ганзен, Горлин, Лернер (председатель), Брошниовская, Выгодский (кандидаты), и весьма представительная квалификационная (приемная) комиссия — Сологуб, Лернер, Ганзен, Горлин, Лозинский, К. Чуковский, Выгодский. Это начинание секции, как и многие другие, оказалось нерезультативным: в начале 1927 года Административный отдел Губисполкома отказал в учреждении Общества.

К концу десятилетия, в связи с политикой централизации и типизации издательств [887], ситуация с изданием переводной литературы в Ленинграде еще более осложнилась. Ее выпуск планировалось сосредоточить в Москве; отдел иностранной литературы ЛенОТГИЗа переводился в московский Госиздат, а издание современной русской и иностранной литературы с 1929 года полностью перешло в ведение московского издательства «Земля и фабрика» (ЗИФ) [888]. Положение ленинградских переводчиков, оказавшихся перед очередной серьезной угрозой безработицы, охарактеризовано в ходатайствах секции в Госиздат (Приложение VII) и ЗИФ (Приложение VIII) о сохранении в Ленинграде отдела иностранной литературы и дальнейшем предоставлении работы ленинградским переводчикам. Сведений об ответах на эти ходатайства в архиве нет.

Руководство секции неоднократно поднимало вопрос о социальном статусе переводчиков и признании их труда профессией. Однако добиться приема секции in corpore во Всероссийский профессиональный союз работников просвещения (для этой цели в 1925 году был составлен список секции с указанием членства в профорганизации; Приложение II) или Всероссийский профессиональный союз работников полиграфического производства так и не удалось. Члены секции состояли в профсоюзных организациях в индивидуальном порядке, как прозаики, поэты, критики, но не как переводчики.

В конце 1920-х годов в печати все чаще появлялись критические статьи о низком уровне переводной литературы, и ленинградская секция собиралась начать кампанию в защиту переводчиков. Дискуссию планировалось открыть статьей Л. Вайсенберга «Переводная литература в Советской России за 10 лет», но, как отмечалось в отчете бюро, она оказалась напечатанной «в сильно сокращенном виде» [889], и от задуманного отказались. Опубликованный вариант статьи, действительно, выглядит усеченным во второй своей части, где речь идет о неблаговидной роли критики в освещении переводной литературы. Вероятно, цензурные препятствия и послужили серьезным основанием для отказа секции от публичного выступления. В начале следующего, 1929 года бюро, обсуждая меры «к реабилитации переводчиков в связи с огульными нападками на них в печати» [890], ограничилось внутрисекционными мероприятиями. Членам секции поручалось рецензирование и обсуждение на заседаниях выходящих переводов, выявление недобросовестных и неквалифицированных переводчиков, но итоги этой работы неизвестны.

А. В. Федоров писал впоследствии, что секции переводчиков 1920-х гг. жизнь вели «малозаметную, собрания их бывали немноголюдны и посвящались мало волнующим темам. Большие принципиальные вопросы не ставились, широкие дискуссии не возникли» [891]. Сплошное прочтение документов секции этого периода, действительно, оставляет впечатление тотальной нереализованности замыслов, главным образом, по идеологическим и финансово-экономическим причинам. Не последнюю роль сыграла, вероятно, и осторожная тактика поведения, которой придерживалась секция, стараясь не привлекать пристального внимания власти. Художественный перевод, как и детская литература, еще оставался той сферой, в которой писатель мог существовать без излишней оглядки на идеологию и цензуру. Сохранение «своего» жизненного пространства составляло для руководства секции задачу, может быть, более важную, нежели разрешение проблем дела перевода. Такая позиция прочитывается во многих документах. Категоричные постановления бюро по насущным вопросам («требовать», «настаивать», «добиваться») по выяснении обстоятельств нередко сменялись неуверенно-растерянными решениями («отложить», «подождать», «отказаться»).

Перелом в положении перевода и переводчиков, изменивший и судьбу секции Союза писателей, произошел на рубеже 1920–1930-х годов. Импульсом послужила статья О. Мандельштама в газете «Известия» [892], инициировавшая дискуссию о недостатках в организации и практике художественного перевода [893]. Перевод впервые рассматривался в статье как дело социально-общественной значимости, нуждающееся в «коренной перестройке», осуществить которую должна Федерация объединений советских писателей (ФОСП) [894]. На состоявшемся 16 апреля 1929 года совещании переводчиков Москвы с представителями издательств ГИЗ, ЗИФ, «Федерация» положение с изданием иностранной литературы было признано «неудовлетворительным во всех отношениях», создано бюро для выработки конкретных мер по урегулированию всей системы выпуска переводной литературы, в состав которого вошел и Мандельштам [895].