Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина

— И. В., разве он кинематографист?

— Какое это имеет значение? Ты пришел управлять кино из канцелярии и за короткое время нахватался вершков. Смотри, Иван Григорьевич, не обижай Кузакова. Мы рекомендуем его на эту должность.

— Кажется, он работает в сценарном отделе киностудии «Мосфильм»?

— Напомню тебе слова Суворова: «Плох тот солдат, который не хочет стать генералом». Почему ты сопротивляешься?

— У меня уже есть заместители: и первый, и второй, и третий.

— Ничего, потеснятся. Одного переведи на производство или пошли в национальную республику, там нужны русские кадры.

Поскребышев проговорился, что Кузаков — незаконнорожденный сын Сталина, но кто его мать, он не знает.

Я ошиблась, когда подумала, что Сталин ко мне охладел. И. В. приходил каждую ночь, был требователен, ревновал к прошлому, к мужу, к друзьям-собутыльникам.

— Я ценю тебя, Верочка, — шептал он в любовном угаре, — за то, что отказалась стать моей женой. Этого хотят все бабы. Назови мне женщину, которая не хочет властвовать? Моя дочь Светлана тебя ненавидит, мечтает о твоем исчезновении. Она видела тебя несколько раз и обо всем догадывается. На эту щекотливую тему мы с ней никогда не говорили. Сломать меня нельзя, покорить невозможно. — Сталин задымил трубкой. В паузах пил подогретое вино, свой любимый грог. — Берия собирался взять тебя на пушку, а ты — молодец, обвела вокруг пальца самого начальника государственной безопасности.

Необъяснимо, почему человек всегда испытывает грусть, когда приходится расставаться с морем. В кулачке зажала несколько монеток. Поплыла далеко-далеко, и там, вдали от берега, монеты беззвучно упали на морское дно. Дай Бог, чтобы они принесли мне счастье…

15 октября 1945 года за мной неожиданно приехал Власик.

— Что-нибудь случилось? — спросила я испуганно.

— Там все узнаете! — буркнул он сквозь зубы.

Насупленный И. В. меня уже ждал. Он приказал следовать за ним. Мы шли узкими коридорами, по узенькой винтовой лестнице спустились в мрачную, тускло освещенную комнату. Со всех сторон взирали лики святых. Словно живые, они смотрели на меня как бы с укоризной. Сталин говорил очень тихо, каждое его слово вползало в душу и больно сжимало сердце.

— Нынче будешь исповедоваться. Если уличат во лжи, отсюда живой не выйдешь. Ты, потаскуха, слишком много знаешь, тебя, стерву, следует живьем замуровать.

Последнюю фразу он злобно прошипел. Я осталась одна в каменном мешке. Где-то надо мной раздался глухой старческий голос. От испуга я задрожала. Сталин в любую минуту мог придумать какую-нибудь пакость.

— Дочь моя, Вера Давыдова! Мы все принадлежим нашему Господу. Только он один вправе распоряжаться нашими бренными душами. Я пришел сюда, под своды Московского Кремля, выслушать твою слабую душу, оскверненную сатаной. Не бойся меня.

— Прежде чем говорить, я должна вас увидеть!

— Я предстану перед тобой после исповеди.

— Мне не в чем каяться.

Погасли электрические свечи. Мрак окутал темницу-исповедальню. Отчетливо услыхала душераздирающие крики. Выли шакалы, лаяли собаки, мяукали кошки. Садисты пустили фонограмму. Ноги отяжелели, я постелила на пол пальто и так, сидя, задремала. Очнулась от знакомого голоса. Приоткрыв глаза, увидела склонившегося надо мной Поскребышева.

— И. В. остался вами доволен. Он разрешил отвезти вас домой.

В тот день я долго гуляла по ночной, холодной Москве. Я неслась по волнам людского океана и вновь ощутила беспомощность, беспросветную тоску, одиночество. Я задыхалась в морской пучине. Наброшенная на шею петля мешала выплыть. Я устала сражаться за право жить. Страшно, когда некому поведать невыплаканное горе. Вспомнила про монаха Нафанаила. Возможно, он жив? Но как его найти? Помнит ли он меня? Прошло столько лет. Захочет ли он говорить? Так складывается наша жизнь, что в трудную минуту мы ищем защиту у Всевышнего. Верила в то, что он — ЕДИНСТВЕННЫЙ в состоянии защитить меня от грядущих бед. А почему ОН обязан помогать? Ведь столько раз я про него забывала.

Позвонили из Московской Патриархии, секретарь передал, что со мной хочет повидаться патриарх Всея Руси Алексий. Он прислал машину, принял ласково и добросердечно. Стол накрыла тихая, незаметная, с печальным лицом монашка-домоправительница. Патриарх попросил меня спеть в Елоховском соборе в Новогоднюю ночь.

— В. А., за труды праведные мы вас хорошо поблагодарим, церковь не любит оставаться в долгу.

Во время чаепития я спросила Святейшего, не знает ли он, в какой обители проживает монах Нафанаил.

— Как не знать? Нафанаил совсем хворый стал. Живет в Загорске, в монастыре Троице-Сергиевской Лавры. Мирских селян туда не пускают. Женщинам не полагается заходить на территорию мужского монастыря.

— Мы когда-то были знакомы, этот человек в моей жизни оставил неизгладимый след. Разрешите с ним повидаться, хотя бы на несколько минут?

— Если монах Нафанаил будет в силах говорить, вам устроят с ним встречу. Поезжайте туда утром.

Лавра такая же нарядная и праздничная. Последний раз я была в Загорске очень давно. Записка патриарха Алексия открыла глухие монастырские ворота. Предупредительный настоятель со светскими манерами проводил меня на второй этаж. В крошечной каморке-келье, укрытый простым серым одеялом, на деревянном топчане лежал изможденный старец. Подслеповатыми, воспаленными слезящимися глазами он долго смотрел на меня.

— Я узнал вас, дочь моя! Что вас привело в Лавру? Говорите не таясь. — Из глаз полились непрошенные слезы. — Вот и хорошо, поплачете и легче станет. Страсть надо уметь укрощать. После одержанной победы в сердце почувствуете легкость, а в скорбной душе — величие духа. Вижу, что вам тяжело. Искуситель не вечно будет измываться, не за горами — его черед. В каждодневных молитвах ищите свой путь. Прощайте, дорогая, не забывайте Господа нашего. До ухода в лучший мир я буду за вас молиться.

С очищенной душой я вернулась домой. Позвонила Вольфу Мессингу, пригласила его на концерт. В антракте он принес букет сирени, потом мы отправились в ресторан.

— В. А., — сказал он, — на протяжении двух часов мы говорили обо всем, но главного не сказали. Я не сумею дать надлежащий ответ на ваш внутренний вопрос, потому что вы мне не доверяете, а я, естественно, вас побаиваюсь.

И все-таки он меня пожалел.

— Так и быть, протяните ко мне ваши руки, закройте глаза. Теперь слушайте меня внимательно и сразу же забудьте то, что я вам скажу. Вы переживете его лет на 30. Он умрет весной 1953 года, уверен, что не своей смертью, миллионы людей — его враги, самые страшные те, кто находится рядом с ним.

Я подготовила 7 концертных программ, составленных из русских романсов, начиная от песни XVIII века. В репертуар включила романсы Римского-Корсакова и шедевры рахманиновской лирики, тонкие и своеобразные произведения скандинавских композиторов Грига, Сибелиуса, Синдинга.