Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина

Откровенно говоря, я была потрясена: Сталин и Александр Блок.

7 ноября Советское правительство устроило грандиозный прием в Кремле. Весь вечер за мной неотступно ухаживал Ворошилов. Он был назойлив и требователен: танцевал, рассказывал плоские армейские анекдоты, потом отвел в дальний угол Георгиевского зала:

— В. А., поедем ко мне на дачу, весело проведем время, никто не будет знать.

— Спасибо за приглашение. Климент Ефремович, хотите я вас познакомлю с молодой очаровательной балериной?

— Буду счастлив и весьма обязан! — галантно произнес народный комиссар по военно-морским делам.

Юная балерина, недавняя выпускница хореографического училища Ольга Лепешинская, с радостью приняла приглашение молодящегося наркома. Как только они удалились, ко мне подошел беспринципный Ягода. Он взял меня под руку. Прогуливаясь по ярко освещенному залу, нарком еле слышно сказал:

— Если вы меня кому-нибудь продадите, я вас уничтожу. На днях мы собираемся организовать для вас пикантную экскурсию в одну из московских тюрем.

Перепрыгивая через две ступеньки, побежала в гардероб. У выхода нагнал запыхавшийся Маленков.

— В. А., с вами только что разговаривал Ягода? В машине рассказала про его бесконечные угрозы.

— Г. М., я сойду с ума или покончу с собой. Так больше продолжаться не может.

— Мы не дадим вас в обиду. Звоните мне > по телефону на работу или домой в любое время дня и ночи, вас немедленно соединят.

— Как мне поступить, если Ягода заставит меня поехать с ним в тюрьму?

— От встреч не отказывайтесь, не проявляйте излишнего беспокойства, держитесь хладнокровно. Если заболит голова, у Ягоды и его сотрудников лекарств не берите.

В первой декаде позвонил Ягода:

— Тороплюсь выполнить свое обещание.

Он заехал за мной. Кроме него, в машине находилось двое штатских.

— Знакомьтесь, — сказал Ягода, — начальник женской Новинской тюрьмы Нелидов, его заместитель Барушной.

Открылись глухие ворота. Мы въехали на вымощенный булыжником тюремный двор. Высокий забор в несколько рядов обтянут колючей проволокой. Защелкали замки, надзиратель открыл камеру, раздалась команда: «Всем встать!». Староста, худая, буззубая женщина с седыми космами, крикнула:

— Суки, по местам становись!

Ягода спросил дежурного надзирателя, сколько человек находится в камере. Сиплым, прокуренным басом староста рявкнула:

— Гражданин начальник, в камере шестьдесят б…й, я хотела сказать — шестьдесят сук. Все как на подбор. После бани любую попробовать можно, кроме меня, старухи. Прости, батюшка, я уже не гожусь.

Ягода выкатил глаза на начальника тюрьмы. Нелидов тут же отдал распоряжение:

— За нарушение режима Маланичеву отправить в карцер на пять суток.

Беззубая старуха скинула с себя рубашку, голая повалилась на пол:

— Миленький, хорошенький начальничек, не отправляй тетеньку в карцер. Я уже там сидела. Пожалей моих деточек беспризорных, прости дуру грешную, я больше не буду.

Ягода резко проговорил:

— После карцера стерву отправить на этап!

В другой камере — малолетние проститутки. Ко мне подбежала девочка лет 16. Налет раннего разврата наложил на ее красивое лицо беспощадный отпечаток.

— Дамочка, подари хорошенькой девочке рублик.

Я спросила:

— Для чего тебе нужны деньги?

— На курево.

Я достала кошелек, Ягода и начальник тюрьмы запретили: деньги им давать нельзя, все равно в карты проиграют. На нарах, свесив ноги, сидела веснущатая девочка, она пронзительно крикнула:

— Манька Свист, давай покажем дорогим начальникам концерт художественной самодеятельности!

Девчонки завизжали от восторга. В одну секунду юные создания, повернув голые зады к начальству, стали петь похабные песни.

— Почему такую шваль держите в Москве? — недовольно спросил Ягода окружившую его свиту.

— На этап имеем право посылать после 16.

В следующей камере обитали воровки, мошенницы, рецидивистки. Мне стало дурно. Ягода протянул пузырек с валерьяновыми каплями, пилюли от тошноты, таблетку от головной боли.

— Я принимаю, Генрих Григорьевич, только апробированные лекарства, рекомендованные врачами Большого театра.

Ягода настоял, чтобы я взяла его таблетку. Я приняла свою, а его незаметно спрятала в сумочку. Тюремное начальство пригласило меня на обед. Отказ мотивировала строжайшей диетой.

Вечером состоялась встреча с Маленковым.

— Правильно сделали, — сказал он, — что не взяли его лекарство.

Я достала из сумочки спрятанную таблетку. Мы поехали в научно-исследовательский институт. Служители привели в специальное помещение немецкую овчарку, которую несколько дней морили голодом. Профессор Воскобойников таблетку вложил в большой кусок говяжьего мяса. Собака с жадностью накинулась на еду. Через час она была мертва. Этот страшный эпизод снимал кинооператор. На обратном пути я спросила Маленкова:

— Если Ягода такой апробированный негодяй, почему ЦК ВКП (б) и лично товарищ Сталин разрешают ему до сих пор занимать такой ответственный пост?

— Все до поры до времени.

В театре меня ожидал сюрприз. В опере «Садко» Римского-Корсакова я получила партию Любавы.

Народный комиссар тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе для работников своего наркомата устроил большой прием. После торжественной части состоялся концерт артистов московских театров. Меня познакомили с оппозиционерами Ю. Л. Пятаковым, А. Б. Каменевым, Г. Е. Зиновьевым, Н. И. Бухариным. Я поразилась догматическому фанатизму Пятакова, который по уму и энергии не имел соперников. Прекрасно говорил Бухарин, он тактично отстаивал свои позиции. Николай Иванович хорошо знал русскую литературу и свободно оперировал цитатами. Каменев от выступления отказался. Неуклюжий, рыхлый Зиновьев все время ел, в перерывах пытался за мной ухаживать, потом отправился провожать, заплетающимся языком «дарил» комплименты:

— Люблю женщин вашего плана — высоких, крепких, с красивыми ногами. Лицо для меня не имеет принципиального значения, только ножки и кое-что еще…

На коммунистов и некоммунистов, оппозиционеров и сталинцев Зиновьев производил одинаковое впечатление пустого, малоспособного, наглого и трусливого ничтожества. Кроме Сталина, Зиновьев был единственным большевистским вождем, которого никак нельзя было назвать интеллигентом. Зиновьев был очень эффектным оратором, но в его речах было мало содержания. Тщеславный, властолюбивый, он сделал Ленинград своей вотчиной.

Когда подошли к моему дому, он темпераментно проговорил:

— Верочка, давайте, девочка, встретимся! Ей Богу, не буду назойлив. Стариной тряхнем, на всю ночь к цыганам завалимся. Я знаю места, где шик и красота, жалеть не будете, дайте мне номер своего телефона!