Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина

— Гуляла с писателем Б. Пильняком, у него большое горе.

— Лучше скажите, почему ваш уважаемый Пильняк устроил в театре побоище? Говорят, что он собирался убить Шолохова? Для чего вмешалась в конфликт? Тебе больше всех нужно?

Спорить не стала. И. В. нажал на звонок. Вошел Поскребышев.

— Вызовите Ягоду.

Власик, Ежов, Ворошилов вышли в другие двери, каждый держал в руках заряженный револьвер. По первому зову Сталина они вбежали бы в кабинет.

И. В. измерял шагами кабинет, не поворачиваясь, долго смотрел в окно.

— Ягода! Нам надоели твои анархические действия! Что тебе нужно от солистки Большого театра В. А.? Почему годами ее преследуешь? Терроризируешь? Пугаешь бесконечно Лубянкой?

— Я вас отказываюсь понимать! Вы дали указание подготовить открытый процесс. Товарищ Давыдова косвенно проходит по делу Зиновьева как свидетель — она с ним встречалась, мы обязаны зафиксировать ее показания.

— Не думал, что у нас в органах НКВД сидят такие простоволосые остолопы вроде вас! Вы знали, что Зиновьев пригласил артистку Давыдову в гостиницу «Европа», где заказал отдельный кабинет. Надо было покрутить мозгами, спрятать своего человека в гардероб, под кровать, в диван, куда угодно, хоть в сортир. А вы все проворонили! Спустя год вспомнили и теперь собираетесь белыми нитками пришить дело? Номер не пройдет! В. А. оставьте в покое. Вы, Ягода, заявили, что я превышаю свои полномочия?

Нарком сидел бледный, он боялся поднять на Сталина глаза. И. В. нарочно себя взвинчивал.

— Генрих Григорьевич, сегодня у нас с вами последний разговор. У вас есть время перестроиться. Я кончил, можете идти.

Ягода встал.

— Товарищ Сталин, позвольте с вами объясниться без свидетелей?

— Три минуты вам хватит?

— Вполне, — ответил Ягода.

Через пять минут бледно-серый Ягода, словно ошпаренный поросенок, выскочил из кабинета Сталина.

— Г. Г., оружие вам больше не требуется? — ядовито спросил Поскребышев. Ягода молча взял протянутый револьвер. — Неважные делишки у ягодишки, — пропел гнусаво Александр Николаевич.

— С этим мерзавцем пора кончать! — брезгливо проговорил И. В. — После процесса он свое получит. На коленях негодяй умолял простить его. — Сталин взглянул на часы. — Мы что-то проголодались.

За столом он спросил:

— За что Пильняк ударил Шолохова по скуле?

— Он раскритиковал музыку Дзержинского, его высказывание услышал пьяненький Шолохов, который вертелся за кулисами. Когда Шолохов пришел к нам в ложу, от него разило сивухой. М. А. стал прогонять Пильняка. Сказал, что он занимается антисоветской агитацией. За это Борис Андреевич дал ему пощечину.

Сталин засмеялся:

— Борзописцы не поделили между собой лавры? Один позавидовал другому. Придется наказать Пильняка. Мы решили Шолохова пока не награждать. Маленков прав. Есть время, пусть подождет, он что-то быстро зазнался, без зазрения совести лезет в кровать к Салтыкову-Щедрину.

К нам подошел Поскребышев:

— У телефона Екатерина Павловна Пашкова. С вами хочет говорить А. М. Горький. Какие будут указания?

— До чего неугомонная женщина! Скажите, что ночью мы отказываемся вести светскую беседу.

После того, как Поскребышев вышел, Сталин спросил, есть ли у меня сегодня репетиция. Ответила, что после премьеры артистам полагается отдых. И. В. испытующе на меня посмотрел:

— В. А., вы по натуре своей человек выносливый?

— Мне трудно сказать. Наверное, я, как всякая женщина, имею определенные слабости.

— Вам придется побывать на допросах подсудимых.

— Для чего?

— Творческим работникам полезно закаляться.

Я впервые переступила порог небольшой, скромной, довольно уютной квартиры Сталина. Мы сели на диван.

— К сожалению, Верочка, — озабоченно проговорил И. В., — целую неделю мы будем очень заняты, предстоит большой политический процесс. Если бы В. И.

Ленин знал, каких негодяев он вскормил на своей широкой груди.

Часы пробили семь часов. Сон прошел. Сталин лежа курил. Он глухо сказал:

— Ты с рыжим Пильняком спишь?

— И. В., кроме вас, мне никто не нужен.

— Я проникся к тебе доверием, ты, кажется, стала меня понимать. Как я рад, что ты снова здесь, рядом.

До двух часов дня он не мог от меня оторваться.

Пильняк сдержал слово. Мы отправились к его старой приятельнице Лидии Алексеевне Авиловой.

— Боренька, хорошо сделали, что пришли, — сказала она, — я вас давно не видела. Так и быть, угощу домашними пирогами.

Удивилась, неужели эту старую женщину когда-то любил эстет Чехов. Узнав, что я актриса, она проговорила:

— В театры давно не хожу, современных пьес не понимаю, герои в них уж больно ходульны! То ли дело пьесы Антона Павловича Чехова: «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Чайка»!..

Глаза ее поголубели, засветились нежным блеском, она сразу похорошела. И я поверила, именно такую женщину можно было полюбить навечно и пойти за нею на край света.

Засеменив, Лидия Алексеевна накрыла на стол. Она постелила белоснежную, кружевную скатерть, затем принесла гору пирогов.

— Кушайте на здоровье! Пирожки с вареньем, картошечкой, маком, все свеженькое, нынче испекла, сейчас чаек вскипит, будем пить из самовара. На угощение не обижайтесь, запасы мои кончились, а в очередях нет сил стоять.

— Мне надо отлучиться на полчасика, — озабоченно сказал Пильняк.

— Что случилось, Боренька? Не успели прийти, как убегаете. Непоседа, вы вечно спешите!

— Вспомнил, что надо забежать на почту, отправить срочную телеграмму.

— Господь с вами, какая почта? Все отделения давно закрыты.

Пильняк пришел, нагруженный пакетами. Он принес сливочное масло, консервы, чай, какао, сыр, творог, колбасу, сахар, печенье и букет очаровательных цветов. Тронутая Лидия Алексеевна поцеловала его в лобик.

— Спасибо, милый! До чего я тебя люблю! Хороший ты человек. Если бы все писатели, живущие на российской земле, доставляли людям радость, какая была бы светлая и чистая жизнь!

Я спросила:

— Лидия Алексеевна, вы сейчас что-нибудь пишете?

— Здоровье вдребезги расшатано, мне пошел семьдесят третий годок, стараюсь понемногу работать, только это никому не нужно, все напрасно. Вспоминаю про свою жизнь, первую любовь, пишу о дружбе с Исааком Левитаном, про встречи с А. П. Чеховым, о том, как мы познакомились. С того памятного дня промелькнуло сорок семь лет, мимо пронеслась целая эпоха. Похоронила множество близких людей, почти никого не осталось, а вот Чехова — свою единственную любовь — не могу похоронить, каждый божий день еду на кладбище, пропускаю, когда уж совсем невмоготу. Он для меня — не икона, а нечто большее. Мы тогда оказались нерешительными, слабодушными, страшились связать свои судьбы. У А. П. Чехова была уже Ольга Леонардовна Книппер, властная и очень упрямая женщина, а у меня муж и трое детей.