Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

Напротив, в постсоветское время использовалась шоковая стратегия, без тщательной подготовки и предвидения последствий реформирования. Вводимые новые институты часто оказывались несовместимыми с культурной традицией и советской институциональной структурой, ввиду этого наблюдались либо их атрофия, перерождение или отторжение в результате активизации альтернативных институтов, либо институциональный конфликт или парадокс передачи, когда в ходе трансляции более эффективной технологии донор выигрывает за счет реципиента. Отсюда разочарование широких слоев населения в демократии, суде присяжных, парламенте, рынке.

Стратегия проведения реформ сказалась на их результатах. В первое десятилетие после реформ 1860-х гг. ВВП уменьшился не более чем на 5%, так как лишь сельскохозяйственное производство сократилось примерно на 5% сравнительно с 1850-е гг. На транспорте, в сфере услуг, в финансовом секторе наблюдался прогресс, в промышленности — значительный рост производства благодаря проходившему промышленному перевороту {452} . В 1860-е гг. реальная зарплата рабочих в сельском хозяйстве выросла примерно на 65%, хотя в промышленности (если судить по Петербургу) снизилась на 13% {453} . Издержки шоковой терапии в постсоветской России оказались намного серьезнее: по данным Росстата, реальный ВВП России с 1990 по 1995 г. сократился на 22%, реальные денежные доходы на душу населения в 1990-е гг. — более чем в 2 раза и только в 2006 г. вернулись к уровню 1991 г., а в 2009 г. превысили его только на 19%. Однако спустя 10 лет после реформ и в пореформенной, и в постсоветской России наступил быстрый экономический рост, который в обоих случаях можно назвать экономическим чудом.

В социальном плане важное отличие состояло в том, что пореформенная российская буржуазия создавала свое благосостояние собственным трудом, а потому берегла и дорожила своим бизнесом, не думала о том, как его свернуть на родине, перевести деньги за границу, а потом, в случае неблагоприятных обстоятельств, и самому туда уехать. Напротив, современная крупная российская буржуазия, во многих случаях, обладает собственностью, не заработанной тяжелым трудом. Для многих она скорее «подарок судьбы», до сих пор не обеспеченный твердо законом и контрактом между крупными собственниками, государством и обществом. Как свидетельствует беглый олигарх Б.А. Березовский: «Вся элита в России на вахте; они приезжают в Россию, чтобы заработать деньги, а тратят они их не в России, тратят они их на Западе, и хранят деньги на Западе, в западных банках, и дети их здесь учатся, и дома у них здесь, и отдыхают они здесь, их жены и любовницы здесь» {454} .

В политическом отношении очень важное отличие пореформенного от постсоветского периода состоит в том, что в современной России, несмотря на все несовершенство российской демократии, как законодательная, так и исполнительная власть может легально и мирно перейти из рук одной партии к другой — по крайней мере, это гарантирует конституция. Причем партии, входящие в Государственную думу, отличаются друг от друга по своим идеологиям, целям, задачам, давая избирателю возможность найти своего представителя во власти. Благодаря этому социальные, политические и экономические конфликты имеют реальную возможность разрешиться мирно, т.е. без революции и баррикад, посредством рациональных методов регулирования. В переходном российском обществе конца XIX — начала XX в. рациональные методы регулирования конфликтов и снижения социальной напряженности еще не были освоены; предпосылки для самоподдерживающегося эволюционного развития до конца не сформировались. В силу этого общество оставалось уязвимым для революционных катаклизмов. До 1905 г. конфликты могли мирно разрешиться только «по манию царя», вследствие того что законодательная и исполнительная власть сосредотачивалась в руках монарха и коронной бюрократии, а лишенные власти не имели легальной возможности ее получить. После 1905 г. оппозиция получила право и возможность участвовать в принятии законов, но в государственном управлении — лишь в слабой степени. Конституция не создала легальной возможности для мирного перехода исполнительной власти из рук монарха, чрезвычайно затрудняя назревавшим конфликтам мирно и легально разрешаться посредством перехода власти в руки оппозиции.

На основе опыта двух российских революций — 1905 г. и 1917 г. можно сформулировать некоторые положения относительно того, что помогает избежать революции.

Существование реальной оппозиции, готовой взять власть, и наличие реальной возможности для мирного перехода власти от одной политической силы к другой. Контрэлита должна иметь реальные шансы прийти к власти без революции.

Передача власти от проигравших к победителям мирным легальным путем должна укорениться в политическом сознании населения и стать политической традицией общества.

Циклическая смена политических, хозяйственных и интеллектуальных элит в результате конкуренции и борьбы и ротация кадров на всех уровнях управления и во всех сферах жизни.

Наличие легальных и реально действующих клапанов для мирного выражения социального и политического недовольства в форме демонстраций, забастовок, собраний, а также и в оппозиционных СМИ. Социальные конфликты должны разряжаться, а не подавляться.

Первоочередное удовлетворение требований среднего класса, поскольку революционная опасность со стороны белых воротничков несравненно больше, чем со стороны синих. Несмотря на свою малочисленность в России, именно средний класс выступил в авангарде революционного движения против существовавшего режима в начале XX века; такую же роль он выполняет и в настоящее время. Если средний класс будет чувствовать себя хозяином жизни, он не станет разрушать существующий политический и социально-экономический порядок, если он его не удовлетворяет, посредством революции. Он направит свою энергию на мирное реформирование институтов.

Поддержание социально безопасного уровня имущественного и социального неравенства, учитывая, что в каждой стране он специфический. В начале XX в. в США при децильном коэффициенте неравенства порядка 16–18 и в Великобритании при коэффициенте порядка 70–80 не наблюдалось даже намека на революционную ситуацию, поскольку большинство полагало: бедный в преобладающем числе случаев сам виноват в своих несчастиях. Русские революции начала XX в. произошли при сравнительно невысоком коэффициенте дифференциации, равном 5–7, так как русские были и остаются чрезвычайно чувствительными к проблеме равенства и во многих случаях вину за бедность возлагают на власти и господствующий класс.