Алексей Тарунов - Дубровицы

Идея фортеции как резиденции «пэра» занимала Дмитриева-Мамонова, как видно, не меньше, чем размышления об осуществлении демократических, республиканских преобразований. Они неожиданно отразились в развернувшемся в Дубровицах строительстве. По заказу Дмитриева-Мамонова вокруг его поместья, включая главный дом, регулярный парк, хозяйственные постройки и Конный двор, была выстроена протяженная каменная ограда со средневековыми зубцами, придававшими усадьбе вид какого-то замка.

Выполнявший этот необычный заказ архитектор не установлен. Не исключено, что проект разработал сам граф, знавший фортификацию и умевший выполнять чертежи.

Каменная стена шла с восточной стороны храма под горой и имела здесь полукруглый выступ, предохранявший крутой скат от обвалов. Стена тянулась дугою и вдоль Десны, и лишь при последнем владельце усадьбы С. М. Голицыне она была разобрана, чтобы открыть вид из дома на сосновую рощу. Там, где проходила стена, устроили цветник. Стена доходила до хозяйственных построек в конце парка, затем поворачивала и продолжалась до Конного двора. На всем протяжении зубчатой ограды имелось трое кирпичных готических ворот – у церкви, Конного двора и за парком.

Стену эту окончательно разобрали только в 1930-х годах, сохранились лишь ворота Конного двора. «В эти ворота, считаемые начальным пунктом крепостной стены, которою прежний владелец имения, в чаду болезненной воли, предполагал окружить всю усадьбу, прежде проходила проезжая дорога, начинающаяся от перевоза через реку Пахру»,- отмечалось в описании Дубровиц, сделанном в начале нынешнего столетия.

Конечно, наивное стремление графа Дмитриева-Мамонова превратить Дубровицы в подобие замка английского лорда не посвященному в его тайные замыслы могло показаться бредовым. Ущербность взглядов Матвея Александровича, выразившаяся в усадебном строительстве 1816-1822 годов, была очевидна: знатность рода не могла гарантировать ум и честность всех «пожизненных сенаторов».

Но, к чести Мамонова, предлагаемые им меры по переустройству общества не ограничивались строительством фортеций. В «Пунктах» предусматривалось «введение книгопечатания», то есть свобода печатного слова, «уменьшение числа монастырей», «улучшение состояния солдата», «наделение отставных солдат землей», «учреждение инвалидных домов»…

Но дальше идей, изложенных М. А. Дмитриевым- Мамоновым в «Пунктах», дело не продвинулось. М. Ф. Орлов прервал связь с Дубровицами, как он признавался на следствии, после «сделанного им открытия о тайном обществе гвардейских офицеров» – Союза спасения, основанного в Петербурге в 1817 году.

П. И. Пестель, член Союза спасения, уехавший из Петербурга еще до преобразования этого тайного общества в Союз благоденствия в начале 1818 года, говорил в одном из своих показаний: «О тайном обществе под названием Русских рыцарей говорил мне генерал Орлов, сказывая, что к оному принадлежал граф Мамонов. У них была печатная книжечка об обществе, которую я, однакож, не читал».

Графа Мамонова хотели привлечь к Союзу благоденствия, но тот отказался и продолжал жить в Дубровицах. Однако основанный им Орден русских рыцарей. хотя и бездействовавший, считался среди будущих декабристов существующим.

Подозрительный Николай I несколько раз требовал от шефа жандармов А. X. Бенкендорфа и начальника московской тайной полиции А. А. Волкова справки о болезненном состоянии одинокого «русского рыцаря». Прав оказался Денис Давыдов, когда писал о декабристах, называя М. Ф. Орлова «идеологом»: «Как он ни дюж, а ни ему, ни бешеному Мамонову не стряхнуть абсолютизма в России».

Конец странному поведению владельца Дубровиц был положен незадолго до восстания на Сенатской площади. Истинным поводом для ареста послужило, очевидно, избиение не безымянного слуги, как полагали многие. Горячая рука графа обрушилась на его поверенного в делах и управляющего имуществом купца Негри. Видимо, Дмитриев-Мамонов подозревал, что тот тайно осведомлял о его делах московского генерал-губернатора. Избив наушника, граф отправил Д. В. Голицыну вызов на дуэль, сопроводив его для верности письменными оскорблениями.

Это произошло весной 1825 года. А. Я. Булгаков, осведомленный обычно о происходящем в Москве, сообщал брату: «Граф писал точно к Голицыну, князю Дмитрию Владимировичу, и вызвал его на пистолеты, не получая же ответа… наделал копии с своего письма и разослал оныя И. И. Дмитриеву, П. И. Кутузову и всем своим знакомым. Экая голова! Государь дал князю волю делать, что он заблагорассудит. Неизвестно, какие князь примет меры; но, кажется, опеки не миновать. Нельзя не сожалеть о Мамонове: при молодости, богатстве и уме будет иметь весьма несчастный конец».

Арест графа совершился без шума. Рано поутру Матвей Александрович был в библиотеке. Тихо прокравшиеся в дом полицейские вынесли все оружие из его кабинета. Возвратившись в кабинет, граф не увидел на месте ни пистолетов, ни наградной шпаги. Он понял все и бросился назад в библиотеку, где стояли в шкафах старинные ружья. Но его опередили. Граф крикнул слуге, чтобы запрягали коней, но руководивший арестом адъютант Д. В. Голицына Василий Толстой заявил, что с этой минуты граф Дмитриев-Мамонов взят под стражу и ехать в Москву не может.

Матвея Александровича заперли в кабинете. Толстой расположился в гостиной, ожидая дальнейших приказаний от начальства. Так прошло около двух недель. Заходя в кабинет, караульные слышали от графа только одно: «Убирайтесь вон! Вы мне с вашим князем надоели!»

24 июля 1825 года Дмитриева-Мамонова, связанного, доставили в Москву. Передавали, что в последний момент граф оказал полиции бешеное сопротивление: сломал большие кресла, сделал себе из ручки нечто вроде булавы и размахивал ею налево и направо. Однако Булгаков опровергал в своих письмах подобные слухи. По его словам, Матвей Александрович нисколько не противился конвоирам и даже остановил дубровицких крестьян, которые было вознамерились освободить его силой.

Д. В. Голицын назначил медицинскую комиссию, которая должна была подтвердить сумасшествие графа и приступить к лечению. В нее вошли четыре известных московских медика. Их лечение заключалось в обливании головы графа холодной водой, что, конечно же, приводило того в исступление. В эти минуты никто не сомневался, что Дмитриев-Мамонов настоящий безумец. В таком состоянии застал его посетивший дом иа Покровском бульваре А. Я. Булгаков (в 1826 году Булгаков был назначен опекуном Матвея Александровича): «…длинная черная борода, волосы в живописном беспорядке, красная русская рубашка с золотым галуном, козацкие шаровары, сверху всего армяк, цветные сапоги, глаза сверкают, руки в беспрестанном движении, а лицо багровое…»