Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Но по-настоящему массовый погром начался уже после войны…

В 1946 году был принят, а затем специальным решением Совнаркома СССР закреплён в пятилетнем плане развития народного хозяйства страны курс на возрождение Ленинграда в качестве крупнейшего индустриального и культурного центра. Однако, отмечает историк послевоенного Ленинграда Александр Ваксер, как раз «социальные, культурные аспекты в этих планах и постановлениях в региональном масштабе не прописывались» [9. С. 22–23]. Последствия не заставили себя долго ждать. «Обратимся к такому авторитетному, тщательно составленному на обширной документальной базе источнику, как хроника “Культурная жизнь в СССР”, — продолжает Ваксер. — За 1946 г. в числе существенных фактов культурной жизни страны Ленинград называется 49 раз, в 1950 г. — 19 раз, в 1951 г. — 16» [9. С. 144].

Это была не случайность, это была закономерность. Череда постановлений ЦК партии дала начало массированной травле Дмитрия Шостаковича, Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, ряда других известных деятелей искусства. В Москву перевели Академию художеств, Институт востоковедения АН СССР, издательства «Художественная литература» и «Молодая гвардия».

Даже то, что оставалось, старались разогнать, как, например, Ленинградское отделение академического Института истории СССР. Всё углубляющаяся провинциализация Ленинграда заставляла выдающихся представителей творческой интеллигенции перебираться в Москву: в конце 1940-х и в 1950-е годы уехали композиторы Дмитрий Шостакович и Георгий Свиридов, дирижёры Самуил Самосуд и Борис Хайкин, кинорежиссёры Сергей Герасимов, Лео Арнштам, Михаил Калатозов, Александр Зархи и Леонид Трауберг… В столице было всего больше — театров, оркестров, киностудий, а значит, и возможностей для творческой самореализации и общения, но главное — там было, хотя бы и ненамного, больше свободы, потому что главный царь не так мелочен и мстителен, как местный маленький царёк.

Конечно, интеллектуальное и творческое обескровливание испытывали и другие города Советского Союза. Но Ленинград переживал это крайне остро: на фоне великих архитектурных ансамблей и культурных традиций всё выглядело особенно обидно и, сверх того, нелепо. Это вело «к оскудению мысли, социально-психологическим эпидемиям. Доля самостоятельно и трезвомыслящих граждан среди ленинградцев, которые были в состоянии интеллектуально не зависеть от пропаганды, сокращалась» [9. С. 145].

Многие горожане во всём винили Москву, считая, что это намеренная политика. Да, такая политика прослеживалась. Но было ещё одно: продолжало действовать старое правило — в иерархически выстроенном государстве столица получает всё, остальные — ничего, или, в лучшем случае, по остаточному принципу.

Параллельные заметки . Все руководители Советского государства, начиная с Ленина, не любили этот город и боялись его оппозиционности. Политическая оппозиция во главе с Григорием Зиновьевым — лишь эпизод, что-то вроде случайной волны. Гораздо сильней и долговременней было тихое, молчаливое, внешне никак не проявляемое противостояние ленинградской интеллигенции. Оно было настолько явственным, что его хорошо чувствовали даже за высокими кремлёвскими стенами. Не случайно все три советских лидера, правившие страной наиболее долго, — Сталин, Хрущёв и Брежнев — опасались ездить в Ленинград и бывали здесь крайне редко.

Череда направленных против деятелей культуры и искусства постановлений, гласных и негласных указаний была настолько длинной, что, казалось, уже нетрудно было предугадать, на кого в следующий раз падёт монарший гнев. Лидия Гинзбург вспоминала, что «кто-то сказал тогда: “Раньше это была лотерея, теперь очередь”» [13. С. 491].

Но случилось то, чего никто не мог ожидать. В 1949-м, грянуло «Ленинградское дело», по которому в городе и области уволили и репрессировали свыше 2 тысяч административных, партийных и хозяйственных руководителей различного уровня, видных работников учреждений образования и культуры, а также десятки вузовских преподавателей, научных сотрудников… Фактически почти весь цвет города.

У Ленинграда, казалось, отняли всё. Не только настоящее, но и прошлое — от Петра, строившего Петербург как окно России в Европу, что теперь, в ходе борьбы с «космополитизмом», рассматривалось как «преклонение перед иностранцами», — до 872-дневной осады, музей которой разгромили до основания. А где нет ни прошлого, ни настоящего, там, как известно, нет и будущего. Городу запретили гордиться своей историей, своей стойкостью и победой, любить тех, кто олицетворяет его душу, — фактически убили в нём его идентичность. И вдобавок велели признать, что так и должно быть. Город не просто оскорбили, его унизили.

В психологическом отношении это было, наверное, самое тяжкое время в жизни Петербурга со дня его основания. Город был морально раздавлен. Он онемел. Именно тогда, после тридцати лет внутренней борьбы и привыкания к советской власти, в культурной среде городских жителей появился «синдром приниженности, ленинградский комплекс неполноценности» [3. С. 538]. Эти чувства на эмоционально-подсознательном уровне передавались детям, а потом внукам и в конце концов сформировали новое самоощущение ленинградского Петербурга как города-изгоя.

Столь страшный, широкомасштабный удар был нанесён не только по остаткам тех, кто представлял собой петербургскую интеллигенцию в прежнем, дореволюционном её понимании, но и по тем, кого причислила к интеллигенции советская идеология. Вероятно, Сталин понял: гомеопатические дозы, которыми НКВД пытался справиться с интеллигенцией в дни войны, не принесли желаемого результата.

Вот только другого Сталин понять не мог. Его стремление избавиться от старой, враждебной, интеллигенции и заменить её новой, советской, своей — было изначально обречено. Жестокие репрессии действительно способны изничтожить интеллигенцию почти полностью, но — временно. Потому что без неё государство не развивается: в науке, промышленности, армии неминуемо начинаются застой, а затем деградация, что и произошло в канун Великой Отечественной войны, которую СССР встретил совершенно не подготовленным. Однако едва лишь спадает волна репрессий, интеллигенция быстро возрождается. Во всех сферах жизнедеятельности страны наступает долгожданный этап бурного развития, но одновременно восстанавливается и противостояние интеллигенции властям. Она и восстановилась, при Хрущёве, а при Брежневе уже навязывала режиму то же двоевластие, которое вынуждено было испытать самодержавие при Александре II, а затем при Николае II. Старой и новой интеллигенции не бывает. Её или нет, или она есть, а значит, есть и духовно-нравственная оппозиция, которая раньше или позже побеждает. Что мы и увидели уже на рубеже 1990-х годов.