Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Эти регулярные перепланировки кварталов, улиц и целых частей города, требования бросать старое жильё и переезжать на новое место, безжалостная регламентированность каждого шага вконец измучили первых обитателей Петербурга. О том, как это выглядело на практике, сообщал в своём отчёте на родину прусский посланник Мардефельд: одному из домовладельцев, барону Левенвольде, «сначала приказали мостить улицу вокруг своего дома, потом взяли с него 20 руб. на деревья, которые следовало посадить около него, 3 дня спустя, наконец, после уплаты им всего требуемого, приказали ему совсем снести дом, так как царь хочет выстроить здесь квартал для своих преображенцев, который должен быть окончен этим летом.» [3. С. 121]. И далее: «…часть этого дома Левенвольде сдавал внаймы иностранным министрам и имел от этого годовой доход в 400 руб., что ему за это не возвратят ни гроша, это прямо следует из основных законов этой страны, в которой всё принадлежит Богу и царю» [3. С. 121]. «Жители находятся в отчаянии», — приходил к однозначному выводу посланник Мардефельд [7. С. 403].

И никто ничего не мог поделать. За ослушание царских распоряжений, грозили самые жестокие наказания, а уклониться от них удавалось далеко не всегда. К тому же зачастую для возмущения не было никаких законных оснований: в Петербурге собственность на землю появилась лишь незадолго до столетнего юбилея города. А потому при Петре участки отбирались по той же схеме, по которой уже на нашей памяти, в начале XXI века, сносились автомобильные гаражи: власти говорили — имущество ваше, забирайте его себе на здоровье, но земля городская, и мы будем распоряжаться ею, как диктуют высшие интересы градостроительного плана.

В результате побывавший в 1734 году на невских берегах швед Берк Карл Рейнхольд (будущий член шведской Академии изящной словесности, истории древностей) отмечал в путевых заметках: «…в Петербурге было построено больше, чем можно увидеть глазами, так как очень многое из хорошо построенного снесено, а взамен построено другое, или же построенное разрушалось до основания и возведено заново» [2. С. 84–85].

Параллельные заметки . Сегодня многие убеждены, что Петербург с самого начала был каменным или, по крайней мере, преимущественно каменным. На самом деле это миф, рождённый благодаря растиражированным рассказам о том, как Пётр I издавал указы о запрещении возведения каменных зданий по всей России в связи со строительством Петербурга и обязательной для каждого въезжающего в новую столицу дани в виде трёх камней.

В реальности всё было наоборот. Во-первых, указ «О запрещении на несколько лет строить во всём Государстве каменные домы», касающийся в том числе, кстати, и Москвы, вышел лишь в 1714 году. Во-вторых, даже после этого большинство зданий в Петербурге строилось из дерева и, в соответствии с модой эпохи, расписывалось ««под кирпич» и ««под мармур» (то есть под мрамор). А то, что сооружали действительно из кирпича, быстро разрушалось, поскольку, как свидетельствовал один из заезжих иностранцев, Обри де ла Мотрэ, ««материалы, из которых делают кирпичи, настолько плохи, что дома, построенные из этого кирпича, требуют ремонта по крайней мере каждые три года» [24. С. 212]. Неудивительно, что от петровского времени архитектурных памятников в Петербурге осталось очень мало: в Петропавловской крепости — Петропавловский собор и Петровские ворота, на Васильевском острове — дворец Меншикова, здания Кунсткамеры, Двенадцати коллегий и частично сохранившийся Гостиный двор, на углу Моховой улицы — церковь Св. Симеона, на Выборгской стороне — Сампсониевский собор, в Летнем саду — Летний дворец Петра, на Шпалерной улице — Кикины палаты…

Современный историк Петербурга Екатерина Юхнёва констатирует: даже на протяжении всей первой половины XIX века деревянные дома составляли две трети городской застройки, и только в 1880-е годы количество каменных домов стало впервые превышать количество деревянных [31. С. 10–11].

Петербург стал и вправду каменным лишь после Великой Отечественной войны. В годы блокады девять тысяч деревянных строений уничтожили пожары, остальное жители разобрали на топливо для буржуек [11. С. 20]. «Охта деревянная разбита, / Растащили Охту на дрова», — писал Александр Межиров, воевавший на Ленинградском фронте [22. С. 69].

Настоящий план развития Петербурга появился только после 1737 года, когда Анна Иоанновна учредила Комиссию о Санкт-Петербургском строении. После череды опустошительных пожаров, которые бушевали в столице тем летом, необходимо было не просто ликвидировать последствия этого бедствия, но и составить такой план перепланировки города, который позволил бы, если не исключить, то по крайней мере минимизировать возможность столь масштабных катастроф. Комиссия не занималась ни проектированием, ни строительством зданий. Ее задачи ограничивались новой планировкой центра города, а также контролем общих предписанных правил и проектов. По сути, это было первое в истории северной столицы архитектурно-планировочное управление.

Возглавил комиссию Бурхард Миних, но душой её стал «полковник и архитектор» Пётр Еропкин. Именно этот Пётр фактически сформировал основные черты того Петербурга, который мы видим сегодня. Достаточно сказать, что, как предполагается, не кто иной, как Еропкин подал идею между Большой першпективной дорогой и Вознесенской першпективой добавить Среднюю першпективу (будущая Гороховая улица). Этот знаменитый трезубец позже лёг в основу планировочной структуры петербургского центра. Тогда же, во второй половине 1730-х годов, по предложению Комиссии, были проложены будущие Большая и Малая Конюшенные, Владимирская, Звенигородская, Коломенская, Преображенская (позже Николаевская), Рождественская, Садовая, Сампсониевская улицы и ряд других магистралей. Осушены болота в районе Садовой улицы, Сенной площади, нынешних Казанского собора и площади Искусств. Сформирован новый район, названный Коломной… Свои официальные названия обрели 17 улиц, 5 площадей, 5 каналов и 15 мостов.

Уже через несколько месяцев после рождения Петербург превратился в колоссальную стройку. Несмотря на болотистые почвы, изнуряющий климат, острейшую нехватку материалов и постоянные царские приказы рушить уже возведённое, чтобы строить новое на другом месте, город рос, как в сказке, — не по дням, а по часам.

Впрочем, это был вовсе и не город — это была царская мечта. Грандиозная и дерзновенная, обожаемая до самозабвения. Для такой мечты ничего было не жаль — ни средств, ни людей. Уже к осени 1703 года на строительстве новой столицы трудились 20 тысяч рабочих (или, как их тогда называли, «подкопщиков»), а вскоре по царскому указу из ближних и дальних мест сюда стали сгонять по 40 тысяч ежегодно.