Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

В общем, это была именно любовь (хотя бы уже потому, что художественное творчество, в основе которого лежит предмет, ненавидимый автором, — попросту невозможно). Но — строго по некрасовской формуле: «То сердце не научится любить, / Которое устало ненавидеть» [29. С. 74].

Обоснованность такого вывода подтверждают и статьи Виссариона Белинского. Став после переезда на невские берега убеждённым западником и патриотом Петербурга, он, тем не менее, горячо приветствовал петербургские — а по сути, антипетербургские — произведения и Гоголя, и Достоевского. Потому что прекрасно понимал: эти вещи — вовсе не против Петербурга, они против государственного устройства России.

Параллельные заметки. Не только петербургская, но в значительной мере и вся русская литература, начиная с Пушкина, несла, несмотря на все цензурные рогатки, огромный заряд критики государства и самых разных аспектов его деятельности. Однако русские писатели всегда различали государство, а также страну и её народ. И тогда появлялись «Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несёшься?» [16. Т. 5. С. 287] или ««…нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» [39. С. 411]. Тем не менее для северной столицы почти на всём протяжении XIX века классики петербургской словесности так и не смогли отыскать ни одного доброго слова.

«Когда, ещё до появления… первой части моего романа… я читал её некоторым друзьям и знакомым, — мне приходилось не однажды выслушивать вопрос: да неужели всё это так, всё это правда?» — писал Крестовский в обращении к читателю, предваряющем ««Петербургские трущобы» [24. Т. 1. С. 27]. Ответ подразумевался самим тоном предисловия: конечно, да!

Между тем стоит в том же вопросе поменять всего одну букву — неужели это всЯ правда? — как ответ окажется уже не таким однозначным. Вспомним: в конце 1820-х годов в Петербурге появились пароходы, которые стали курсировать по Неве и Финскому заливу до Кронштадта, в 1836-м открылась железная дорога до Павловска через Царское Село, а в середине 1850-х — до Москвы. Новые скорости, удобство сообщения поражали всю столицу, но в художественной литературе этим восторгам не нашлось места. Вместо них —

Столь упорное бичевание Петербурга может показаться своего рода патологией. Однако таков был в те времена непременный канон серьёзной литературы: она должна была нести социальную нагрузку, а ещё лучше — обличение, в противном случае критики, а вслед за ними и читатели воспринимали её всего лишь как поделку.

Что же, отрицая окружающее, проповедовала литература взамен?

В первую очередь — непреходящую ценность человеческой жизни, помощь падшим, раскаяние за грехи… То есть великие постулаты христианства. Правда, в сугубо православной интерпретации, когда, например, труд сам по себе — вещь благословенная, а вот один из плодов его в виде преуспеяния, как и вообще всякое богатство, — уже сродни преступлению. Не случайно почти во всей петербургской литературе XIX века бедняки, глупцы, лентяи, пьяницы, убийцы, — почти всегда положительные герои: благородные, добрые, с тонкой душой, а потому способные глубоко страдать. Напротив, преуспевающие, состоятельные люди — герои отрицательные: они эгоистичны, равнодушны к чужому горю, жестоки, коварны, скаредны… Подобное деление на «беленьких» и «чёрненьких» во многом следовало расхожему стереотипу, который был свойственен всем слоям российского общества снизу доверху. И не только следовало — угождало ему и укрепляло его. Ни один другой европейский народ никогда не придумывал столько уничижительных кличек, которыми награждались предприниматели: алтынник, делец, деляга, торгаш, лавочник, выжига, кулак, мироед и т. д., и т. п. Такими видели деловых людей и простой народ, и интеллигенция, и власти предержащие. «В 1913 г. торжественно отмечали 100-летие Торгового дома Елисеевых, — рассказывает историк Лев Лурье. — Выяснилось, что за 15 лет (с 1898 г.) Елисеевы заплатили государству 12,5 миллиона рублей налогов и таможенных пошлин. Казалось бы, такое торжество, но в зале Благородного собрания ни государя, ни великих князей, ни премьера, ни министров не дождались. Явились только постоянные клиенты — пара адмиралов, несколько командиров гвардейских полков. Российскому благородному дворянству не с руки брататься с купечеством. В Петербурге только два рода, Лейкины и Меншуткины, продержались в купеческом сословии более века, да и то к тому времени Меншуткин стал академиком-химиком, а Лейкин знаменитым писателем-юмористом… Дела переходили к приказчикам, а потомки создателей торгово-промышленных империй становились профессорами, гвардейцами, чиновниками, коллекционировали живопись, чурались фабричных цехов, амбаров, лавок» [27. С. 37]. Как заметил с присущей ему иронией Сергей Довлатов, «по-нашему уж лучше красть, чем торговать» [15. С. 241].

Параллельные заметки . Такое отношение к предпринимательству и предпринимателям культивировалось не только светской, но и духовной властью. Лишь в старообрядческой среде, где и та и другая власти не признавались, всё было по-другому. «Старообрядческая идеология, подобно протестантской этике, характеризовала деловой успех как проявление божественного благоволения…» [23. С. 215]. Казалось бы, интеллигенция — и в первую очередь, писатели, художники как выразители её верований и стремлений — тоже должна была с уважением относиться к предпринимательскому сообществу и понимать его роль в обществе. Однако этого не случилось. Может, потому, что, вопреки многочисленным утверждениям об оторванности интеллигенции от своего народа, на самом деле она всегда являлась частичкой этого самого народа, со всеми его достоинства и пороками.

Пожалуй, только Гончаров, едва ли не единственный среди крупных петербургских писателей, отважился вывести положительный тип делового человека — заводчика Петра Ивановича («Обыкновенная история»). И несмотря на то что от одной главы к другой автор относится к своему редкостному герою всё с большей иронией, эта ирония не способна перечеркнуть глубокую убеждённость владельца завода, а с ним и самого автора, что «здесь (в Петербурге. — С. А.) надо дело делать; делать…

С этим дойдём до чего-нибудь дельного» [18. С. 83].

Вещие слова, но сбыться им, к сожалению, так и не привелось.