Сергей Парамонов - История руссов. Славяне или норманны?

У читателя наших очерков, в которых мы доказываем, что роль норманнов-скандинавов на Руси была ничтожна, у читателя критически мыслящего (а мы только на такого и рассчитываем), может появиться мысль, что автор все же увлекается, «перебарщивает», ударился в крайность в своем антинорманизме.

Можем уверить читателя, что, пишучи любую строку, мы не забываем ни на миг осторожности, говоря себе «проверь», «полегче», «осторожнее» и т. д. И если мы позволили себе многие категорические высказывания, то только потому, что и норманисты на деле разделяют их, что расхождения часто основываются на недоразумении. В действительности же все согласны в отношении многих фактов.

Возьмем для примера норманиста Д. М. Одинца (Возникновение государственного строя у восточных славян. 1935, Париж), на с. 24 он писал: «…самый факт появления в IX столетии на территории Восточно-Европейской равнины большого количества скандинавов и той или иной степени их влияния на культурный и общественный уклад восточного славянства в настоящее время вообще не подлежит оспариванью. Фактов последнего рода не станут отрицать и самые убежденные из, весьма впрочем немногочисленных, представителей современного антинорманизма».

Из этой цитаты ясно, что Д. М. Одинец норманист и готов уложить в гроб теорию антинорманистов. Но послушаем, что он говорит на с. 171: «Северные пришельцы были, прежде всего, менее культурны по сравнению с восточными славянам, успевшими наладить у себя и устоявшийся быт и прочный государственный строй.

Только культурное превосходство оседлого восточнославянского мира над скандинавами может объяснить, почему так легко и так сравнительно быстро, не дальше 3-го — 4-го поколений, ославянивались в новой для них среде норманские пришельцы, меняли свои норманские имена на славянские, а своих северных богов — Одина и Тора — на славянских Перуна и Велеса. В особенности, конечно, это культурное превосходство оседлого славянина над северным викингом должно было чувствоваться на юге в Киеве».

Позвольте подписаться целиком под таким утверждением, с той только оговоркой, что ославянивание норманнов совершалось в 1-м же поколении на русской почве, в чем Д. М. Одинец может убедиться по опыту современности, когда первое же поколение русских эмигрантов во Франции очень часто даже «папа», «мама» не знает по-русски.

Итак, восточные славяне были культурнее скандинавов, а так как культура передается сверху вниз, то славянеделали скандинавов культурными, а не наоборот.

Возьмем другой отрывок (с. 170): «Но все же наибольшая часть восточных славян сумела перейти к государственным формам жизни без какого бы то ни было участия варягов — Руси (Слышите это, дорогой Н. Н. Кнорринг? Очевидно, «вульгарный» норманизм принимает не толькоС. Лесной. — С.Л. ) Даже такая древняя и сильная скандинавская колония, как Старая Ладога, не оказала прямого влияния на образование новгородского государственного строя, хотя она и была как географически, так и хронологически, по времени своего возникновения, очень близка к Новгороду».

Итак, ни культурно, ни политически скандинавы даже на Северную Русь не влияли, а что утверждаем мы?

Послушаем дальше (с. 174): «Первые князья Рюриковской династии уже по одному тому не могли явиться прочной опорой государственного строя у восточного славянства, что сами они жили и действовали в полном согласии с окружавшей их, чуждой государственных навыков (А это вам как нравится, дорогой Н. Н.? — С.Л. ) и местных привязанностей, непоседливой средой искателей военной славы и добычи и что действительная, конечная цель их собственных устремлений лежала за пределами восточнославянского мира.

Первых трех князей Рюриковичей — если оставить в стороне полулегендарного Рюрика — привлекала к себе из всех славянских городовых областей, главным образом, область Киевская. Но и на самый Киев эти князья — Олег, Игорь, Святослав — смотрели, прежде всего, как на временную остановку, опорный пункт в их стремлении пробиться еще дальше на юг, к еще более прибыльным местам. Понадобилась смена 3–4 поколений князей для того, чтобы потомки Рюрика почувствовали необходимость прочно устраиваться в восточнославянских землях».

Недурно?! Уму непостижимо, как, имея такие мысли в голове, можно оставаться норманистом и не видеть того, как правая рука разрушает то, что строит левая. Перед нами блестящий пример методической беспомощности: имея Ариаднину нить фактов, Одинец не может все-таки выбраться из лабиринта норманизма.

Но послушаем дальше (с. 144): «Появление князей-варягов среди восточных славян не внесло, следовательно, в жизнь последних тех изменений, которые связывает с ним “Повесть временных лет”. Государственность окончательно установилась среди значительной части восточных славян задолго до появления в их среде норманнов. Городовая область, как форма государственного быта, была получена варяжскими князьями от предшествующей эпохи и продолжала свое существование и при них.

Благодаря организационной деятельности донорманских князей и наличию опытного “земского” боевого элемента и “городской аристократии”, в славянских городах еще в доваряжское время должна была создаться сложная и мощная для своего времени военная организация и скапливаться значительные военные средства. Только опираясь на издавна сложившуюся военную организацию, хотя и подкрепленную норманскими пришельцами, Аскольд и Дир могли уже в 860 году предпринять из Киева свой смелый и далеко не неудачный поход на Византию».

Избавим читателя от дальнейших цитат того же содержания — их читатель найдет в работе Одинца немало. Если мы примем во внимание, что подобные утверждения имеются и у других норманистов, нельзя не прийти к заключению, что в среде историков действуют какие-то иррациональные принципы и методы мышления.

Считается обязательным, респектабельным и «благонамеренным» декларировать на одной странице полную приверженность норманской теории (расшаркиванье перед сильными мира сего), а затем на других страницах писать сколько угодно то, под чем распишется весьма охотно каждый антинорманист. В чем тут дело, скажем откровенно, выше нашего понимания.

Одинец мог бы выбраться совсем легко из своего норманистского лабиринта, если бы он проверил свою основную предпосылку: «большого количества» варягов на территории Восточно-Европейской равнины не было. Не всякий выкопанный меч доказывает, что владелец его был варяг, не всякий меч (допустим, особого варяжского типа) имел своим владельцем варяга: ведь оружием торговали. Не всякое захоронение, доказано, было действительно варяжским: «Не всякому слуху верь, а проверь».