Коллектив авторов - Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

Наблюдаемое в царской России участие врачей в процессах об оскорблении его/ее Величества указывает как на сходство, так и на отличия в сравнении с Западной и Центральной Европой. Как уже было сказано, администраторы, ведшие следствие, не принимали в расчет метафизические причины, на которые обвиняемые в оскорблении его/ее Величества еще иногда ссылались. Зато сумасшествие, не основанное на сверхъестественном, но обусловленное употреблением алкоголя либо же страхом и органическими причинами, имело все шансы быть признанным причиной преступления; к тому же обвиняемый мог быть квалифицирован невменяемым. При этом администраторы требовали гарантии помешательства обвиняемого лица. В этом контексте и нужно установить значимость медицинских свидетельств в ряду других составляющих судебного процесса.

Рост авторитета медицинских заключений в уголовных процессах при Петре I пока проследить не удалось. Петровская эпоха рассматривается как отправная в последовательной рационализации уголовных процессов посредством медицинских отзывов {1139} . Первое полученное в результате медицинского освидетельствования заключение об умственном состоянии обвиняемого относится еще к 1670 году и касается уклонения от службы {1140} . Однако ни до Петра I, ни при нем не практиковалось систематическое истребование врачебных отзывов. Петр I придал функции врачей в уголовном процессе юридическую легитимацию, но на практике проверять душевное состояние уклонявшихся от службы лиц предоставил не медэкспертам, а Сенату {1141} . Систематическая медикализация считавшихся девиантными состояний ума не нашла здесь применения.

В изученных мною процессах, связанных с оскорблением Величества, также не наблюдается последовательного роста авторитета медицинских заключений. Даже при Екатерине II медицинский диагноз еще не обрел исключительного доказательного веса. Излагаемые в дальнейшем случаи, произошедшие в провинции, свидетельствуют об этом.

Если предположить, что делопроизводство в уголовном процессе было нацелено на создание текста, который убедительно бы отображал мотивы действий обвиняемых, то случай крестьянина Федора Ушкова (1785–1786) может дать некое представление о тех средствах, коими располагал сыск в ту эпоху. Ушков был обвинен в «разглашении» об имевшем религиозную коннотацию видении двух благочестивых царей. Это видение можно было бы интерпретировать как намек на недостаточную легитимность Екатерины II. В годовщину коронации императрицы Ушков присутствовал на торжественном богослужении в своей деревне недалеко от Симбирска. Жара, тошнота и головная боль поспособствовали к тому, что он стал «тосклив». На третий день после посещения монастыря ему полегчало. Вскоре, однако, он опять почувствовал в церкви жар и тоску, «как будто что накатило на него». Желая избавиться от того, он приложился к иконе Спаса и Богоматери, и в тот момент ему послышалось, что кто-то шепнул человеческим голосом, будто он должен «объявить народу о государях Михаиле и Федоре». Тут же в церкви он и исполнил это {1142} . Бросаются в глаза три аспекта классификации Ушкова в качестве «сумасшедшего». Во-первых, документы следствия восстанавливают видение крестьянина как психосоматическое, а не как метафизическое событие, то есть следователи действовали в рамках уже упомянутой секулярности данных процессов. Во-вторых, на основании описанных самим Ушковым и наблюдавшихся свидетелями симптомов был сделан вывод о том, что он страдает «меланхолией» {1143} (правда, это не медицинский термин, взятый из врачебного диагноза, а вошедшее в обиход «популяризованное» понятие) {1144} . В-третьих, состояние ума Ушкова по указанию симбирского губернатора не только определялось медицинскими экспертами, но и удостоверялось его соседями по деревне {1145} .

Как этот, так и упоминаемые ниже случаи конца XVIII — начала XIX века указывают на относительность авторитета врачей. Вместе с тем новая, еще не признанная в обиходе, но подтвержденная медицинским экспертом болезнь (например, «истерическая») могла в качестве аргумента влиять на ход следствия {1146} . [161]Медэкспертов привлекали, однако, далеко не всегда. Так, их проигнорировали в деле мещанки Марии Петровой, в 1800 году прокричавшей, как и Ушков, на всю церковь, что она-де не почитает нынешних государя и церковных иерархов, потому как ни православного царя, ни «благоверных» священников нет {1147} . Еще более показательно с точки зрения произвола в привлечении или непривлечении врачей в подобных случаях следствие орловского губернатора по делу одной украинки, объявившей себя в 1796 году дочерью нового императора Павла I. Обвиняемая утверждала, что побудил ее к этому некий коллежский асессор, а потом он якобы пытался отравить ее мышьяком. К делу был привлечен городовой лекарь, который должен был освидетельствовать порошок, считавшийся мышьяком {1148} , но не умственное состояние обвиняемой (подобного заключения от него не потребовали).

Привлечение медэкспертов в ходе процессов, связанных с оскорблением его/ее Величества, в России конца XVIII — начала XIX века не стало рутиной. Причиной тому была не столько нехватка медперсонала в провинции, сколько, как мы еще увидим, то обстоятельство, что административная элита сохранила в своей компетенции возможность делать выводы относительно умственного состояния обвиняемых.

Отказ от систематического вызова экспертов в суд отражает тесное переплетение службы (а значит, и бюрократии) с дворянским стилем жизни. Деятельность чиновников находилась под влиянием еще не формализованной в дворянской среде образованности, в то время как в Центральной и в Западной Европе академические титулы уже стали социальным атрибутом {1149} . Ни карьера в центральном аппарате управления империей, ни жизненный путь дворянина XVIII века формально не требовали образования, закреплявшего место эксперта в государственном аппарате, за исключением самого элементарного школьного. Знания, приобретенные скорее неформально (и неформально оценивавшиеся в дворянской среде), составляли образ чиновника. Тот мог иметь подчас широкие, основательные знания, но никак не профессиональные, полученные в результате углубленного изучения какой-то особой отрасли знания, что могло бы позволить ему требовать расширения сферы его компетенции. Скорее, администратор был призван разрешать возникавшие перед ним проблемы на основе собственного жизненного опыта и образовательного уровня. Просвещение и широкое распространение печатной продукции содействовали некоторой унификации знаний, мнений, категорий суждения и, таким образом, облегчили оформление внутриадминистративного коммуникативного кода. В дальнейшем, дискурсивно на основе источников конструируя формы преступности, мы установим, как этот код помогал дворянской элите управлять империей. Высокопоставленный чиновник «обнаруживал» (или создавал) в провинции широкий спектр образов врагов Просвещения: невежественного крестьянина, бродягу, религиозного фанатика, помешанного, истерическую женщину. Все они «работали» на обеспечение властных позиций администраторов новой легитимацией.