Коллектив авторов - Дворянство, власть и общество в провинциальной России XVIII века

В заглавии моей статьи цитируется название книги, посвященной Вольфу Хельмхарду фон Хобергу, сельскому аристократу XVII века, — Дворянская сельская жизнь и европейский дух: жизнь и труды Вольфа Хельмхарда фон Хоберга, 1612–1688. Эта работа австрийского историка Отто Бруннера (1898–1982) {884} оказала существенное влияние на немецкоязычные исследования дворянства, вышедшие после Второй мировой войны. Хоберг был поэтом и автором трудов по сельскому хозяйству, «одной из самых важных для истории Нижней Австрии фигур, хотя, впрочем, не слишком значительной» {885} . За пределами Австрии Хоберг прежде был известен преимущественно историкам литературы. Он принадлежал к самому старому немецкому обществу по изучению языка — «Плодоносному обществу», выполнил стихотворный перевод Георгик Вергилия на немецкий язык и написал «экономическую» работу в прозе — Georgica curiosa, или Дворянская сельская и полевая жизнь (Нюрнберг, 1682). Своей книгой О. Бруннер пробудил интерес к этой личности, поскольку сумел выстроить биографию Хоберга, скрестив, с одной стороны, историю политическую, экономическую и социальную и, с другой, — историю идей, культуры и литературы, создав целую панораму европейского дворянского мира с присущими ему «старыми» свободами. Попутно автор на практике доказал, что обсуждаемые сегодня расхождения между микроисторическим подходом и традиционной постановкой проблемы в духе макроистории принципиально преодолимы, если оба метода взаимно признают силу друг друга {886} .

Тем не менее историки более молодого поколения критикуют этот образ сословного общества — ностальгический идеальный мир, противопоставленный миру модерному, и представление о времени, в котором довелось жить дворянскому писателю Хобергу, как запоздавшей кульминации на закате феодальной эпохи, оставившей столь сильный отпечаток на старой Европе. Однако подход Бруннера — в силу того, что речь идет об утрате дворянством его суверенной власти, — открывает широкое поле для исследований в большом регионе Европы, простирающемся от Балтийского до Черного моря. В Лифляндии и Эстляндии, Польше, Венгрии, в румынских княжествах и на Украине в течение XVI–XVIII веков сословные по своему устройству общества одно за другим были побеждены и в той или иной степени интегрированы соседями — крупными монархиями: Швецией, Бранденбургом-Пруссией, Саксонией, Габсбургской и Османской империями и Московским царством {887} .

С проблемой иного рода мы столкнемся в том случае, если попытаемся приложить к России сделанные в трудах Бруннера выводы о дворянской власти в Европе. Хотя сам Бруннер в работах 1950-х годов решительно отделил идеализированную «старую Европу» от социальной и культурной истории территорий, на которых обитали православные восточные славяне {888} , все же не приходится сомневаться, что начиная с XVIII века и у дворян Российской империи существовала своя сельская жизнь, «открытая» культуре «старой Европы». В этом отношении сравнительный метод позволяет утверждать следующее: именно в тот период, когда, согласно О. Бруннеру, в Западной и Центральной Европе дело шло к «закату дворянского мира» {889} , в Центральной России из аристократических боярских родов, владевших вотчинами, и военных, обеспеченных поместьями, только начинало постепенно формироваться единое с правовой точки зрения дворянство, с собственной сословной идентичностью и культурой, сознательно ориентированной на традиции «старой Европы». Только в незначительной степени эта трансформация была «естественным» или самостоятельным процессом. Скорее, само государство, отстаивавшее, созвучно реформаторским целям Петра Великого, интересы России в конкурентной борьбе с другими державами, требовало таких преобразований от своих служилых людей благородного происхождения, создав во второй половине XVIII века необходимые предпосылки для успешного протекания этого процесса. Даруя сословные привилегии, государство постепенно включило элиту Московского государства, имевшую в своем распоряжении населенные крестьянами поместья, в европейскую по форме социальную организацию: поместья были уравнены с вотчинами, дворянству была гарантирована монополия на владение заселенными землями; общественный престиж гражданской службы сравнительно с военной был формально повышен, хотя фактически они так и не стали равноценными. Табель о рангах открыла дворянам карьерные шансы в военной и управленческой областях, а недворянам — возможности получения дворянства; нерусские элиты, хотя и теряли все более свою традиционную самостоятельность, могли, если оказывались лояльными на военной службе или в администрации, на равных условиях интегрироваться в имперскую элиту, где доминировало русское дворянство {890} . Реформы 1762–1785 годов были нацелены в первую очередь на утверждение государственного присутствия в провинциях, а их реализация шла по пути наполнения новых выборных оплачиваемых должностей в администрации и судах представителями местного дворянства и состоятельных слоев городского населения {891} . В целом интерес государства в области внутренней безопасности совпадал с заинтересованностью помещиков в нерушимости своих прав на экономическое использование имений и почетное участие в местном управлении. Тем семьям, которые могли себе это позволить, реформы открыли возможности жить даже за пределами обеих столиц в соответствии с дворянским статусом.

Дополнением к инструментам, служившим Петру Великому в деле коренного реформирования его государства, стала образовательная, научная и культурная политика. Ориентированная на западно- и центральноевропейские образцы формирования элит, она включала в себя привлечение ученых и образованных людей с Запада. Наследники Петра продолжили его политику, умножая учебные заведения. В течение XVIII века Российская империя развилась в автономную провинцию европейского Просвещения с центрами в обеих столицах и перекинутыми на Запад мостами — через Лифляндию, Эстляндию, а также Украину с ее преимущественно духовными учебными заведениями. Образование становилось все более привлекательным для российского общества, не в последнюю очередь и потому, что было необходимым условием карьеры — как государственной, так и духовной {892} . Тем не менее Просвещение «сверху» имело и незапланированные последствия, шедшие вразрез с политикой сословной консолидации {893} . Западное образование способствовало индивидуализации; в конечном счете культура Просвещения не меньше повлияла на общественную самоорганизацию европейски ориентированного дворянства, чем импульсы, исходившие от созданных Екатериной II городских и сельских корпораций {894} . Уже в середине XVIII века из иностранных и русских учащихся и выпускников существовавших на тот момент учебных заведений, из членов властной элиты и ее клиентелы, происходившей из среднего и мелкого дворянства и разночинцев, находившихся на военной и гражданской службе, сформировалась, минуя правовые и социальные барьеры, особая культурная среда. Принадлежность к ней определялась пока всего лишь фактом усвоения западной культуры и использования ее литературных форм и средств общения для своей внутренней коммуникации. В этой среде церковнославянский и народный русский язык слились под западным влиянием в современный единый русский язык, ставший языком национальным. Во второй половине XVIII века он пережил свою первую эпоху расцвета в русской национальной литературе. Сначала в Петербурге и Москве возникло ядро «гражданского общества образованных людей» {895} , которые понимали себя как «публику» и «общественность», в отличие от необразованного «народа». Отграничение было скорее по культурным, чем по социальным критериям. Как и в других европейских странах, в составе этого общества доминировали образованные чиновники, офицеры, ученые, писатели и художники, в то время как экономически активный городской слой был представлен крайне незначительно {896} .