Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Историкам всегда было трудно дать однозначную оценку русско-американских дипломатических отношений периода Войны за независимость США. С одной стороны,

обнародованная Екатериной II Декларация о вооруженном нейтралитете была откровенно направлена на ограничение британского господства на море, так что ее провозглашение горячо приветствовали в североамериканских колониях. С другой стороны, прием, оказанный в 1781–1783 годах русской императрицей Фрэнсису Дейне, американскому эмиссару, который после принятия этой декларации прибыл в Санкт-Петербург [255], чтобы заручиться поддержкой со стороны России, трудно назвать радушным. На протяжении нескольких последующих лет отношения между двумя странами оставались натянутыми, что было среди прочего и следствием того приема, который был оказан Дейне в России. Именно это кажущееся противоречие побудило Франка А. Голдера, одного из первых занимавшихся Россией американских историков, призвать к более глубокому изучению отношений между двумя странами {729} .

Более чем полвека спустя историки откликнулись на этот призыв, правда историки в основном не американские, а советские. Первые результаты обнадеживают {730} . Однако упомянутое выше противоречие так и остается неразрешенным — вероятно, из-за тенденции в основном уделять внимание формальным дипломатическим контактам, не принимая при этом в расчет коренных изменений во внешнеполитической ориентации русского правительства, которые происходили параллельно с американской Войной за независимость. Поскольку положение американских колоний в период их противоборства с Великобританией выглядело безнадежным, развитие русско-американских отношений тщательно регулировалось из Петербурга, который гораздо меньше нуждался в поддержке со стороны Америки, чем Америка — в поддержке со стороны России. Но политика России в отношении северо-американских штатов не была неизменной на протяжении всей Американской революции. Скорее следует различать две самостоятельные и не похожие друг на друга фазы в российской внешней политике, которые отражают взгляды и судьбы двух противоборствующих группировок при русском дворе. На первом этапе, с начала Войны за независимость и примерно до 1780 года, российской внешней политикой управлял министр иностранных дел [256]Никита Иванович Панин, который стремился сохранить status quo в Европе, а потому пытался добиться мирного урегулирования военного конфликта и обеспечить при российском посредничестве de facto независимость американских колоний. Осенью 1781 года Панин был бесцеремонно отстранен от дел, и политический курс принял противоположное направление. Советники, пользовавшиеся теперь расположением императрицы, в первую очередь Григорий Александрович Потемкин и Александр Андреевич Безбородко, подталкивали ее к проведению более агрессивной внешней политики, и мирное разрешение военного конфликта в Америке могло только помешать их планам.

Историки до сих пор не обращали должного внимания на конкретные предложения Панина о посредничестве в разрешении англо-американского военного конфликта — предложения, которые следует считать благоприятными для мятежных колоний с учетом существовавшей тогда военной обстановки [257]. Соответственно, не обращают обычно внимания историки и на изменения в отношении русского двора к американским повстанцам, произошедшие сразу же после отстранения Панина. Однако именно предложения Панина о посредничестве в Войне за независимость Америки являются ключевыми для понимания подхода русского правительства к североамериканской проблеме; здесь же кроется и ключ к осмыслению ошибки, допущенной Континентальным конгрессом, полагавшим, что он может рассчитывать на помощь русского двора. Эти соображения помогают по-новому взглянуть на историю безрезультатной дипломатической миссии Дейны в российской столице и одновременно прояснить различия между политическими целями Никиты Панина и его преемников.

Панин был хорошо образован и много путешествовал: свою дипломатическую деятельность он начал за границей, вначале находился в Копенгагене, а затем провел двенадцать лет в Стокгольме, где попал под влияние современных западных политических теорий. Этот опыт сильно сказался на мировоззрении Панина; именно его имела в виду Екатерина Великая, заметив: «Иной думает для того, что он долго был в той или другой земле, то везде по политике той его любимой земли все учреждать должно…» {731}

Тем не менее после июньского переворота 1762 года, приведшего Екатерину II на трон, именно Панину досталось управление российской внешней политикой, а кроме того, он остался воспитателем великого князя, который, как он надеялся, должен был занять престол, достигнув совершеннолетия. Одним из первых шагов Панина в начале нового царствования стало составление плана реорганизации правления в России по шведскому образцу, который предусматривал ограничение власти самодержца конституцией {732} . Замысел так и не был воплощен в жизнь, поскольку императрица вполне справедливо опасалась, что разработан он был с целью ограничить ее власть. Причин полагать, что другие предложения подобного рода будут приняты более благосклонно, у Панина не было. В итоге ему пришлось удовольствоваться возможностью продиктовать на склоне лет своему секретарю, Денису Ивановичу Фонвизину, свод «фундаментальных законов», которые великий князь должен был ввести после своего восшествия на престол [258].

В области внешней политики Панин преуспел больше. В первую половину царствования Екатерины II ему была предоставлена относительная свобода действий для реализации своих планов по созданию так называемой «Северной системы», и в первую очередь именно благодаря ей он и оставил след в российской истории. Как раз в связи с «Северной системой» Панину и пришлось иметь дело с американскими повстанцами: дело в том, что Британия была связана с «Северной системой» лишь посредством заключенного с Россией торгового договора [259], но при этом с самого начала боевых действий настойчиво требовала военной помощи для покорения мятежных североамериканских колоний {733} . Какую позицию должна была занять в этой ситуации Россия?

С самого начала войны в Северной Америке русские посланники за границей подробно докладывали Панину о развитии событий {734} . Сведения, поступавшие прежде всего от русского посланника в Лондоне [260], были настолько обильными, что в октябре 1774 года сэр Роберт Ганнинг, британский посол в Петербурге, счел целесообразным встретиться с ним, чтобы «сгладить впечатление, которое могло создаться из-за ошибочных мнений, какие, возможно, имеет их дипломатический представитель в Лондоне о теперешних волнениях в Америке» {735} . В тот период, когда положение англичан в Америке постепенно ухудшалось, Панин «почти ежедневно беседует… об американских делах» с Ганнингом, заверяя его, что ничего так не желает, как прекращения этой братоубийственной войны {736} .