Борис Рыбаков - Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности

Большой интерес представляют зарисовки первоначального вида древней архитектуры Киева, Переяславля, Владимира. Десятинная церковь в Киеве (996) была разрушена Батыем в 1240 г. и копиистам XV в. была неизвестна, а на миниатюре она изображена такой, какой ее удалось восстановить только по результатам раскопок XX в.

Исходные иллюстративные материалы свода 1205/6 г., относящиеся к разным летописям XI и XII вв., вводят нас в область литературно-политической борьбы того времени, может быть, даже в большей степени, чем летописный текст, т. к. отбор сюжетов для иллюстрирования особенно рельефно выражал субъективную тенденцию иллюстратора. В миниатюрах Никона Тмутараканского (1073–76) четко прослеживается симпатия к Мстиславу Тмутараканскому и враждебность к Ярославу Мудрому и его старшему сыну Изяславу. Художник же, рисовавший миниатюры к летописанию Изяслава, проявил неслыханную дерзость — он отомстил Никону, изобразив его в виде осла (!) на игуменском месте в церкви.

Редакторская обработка труда Нестора князем Мстиславом сказалась в обильном иллюстрировании всех (даже мелких) эпизодов из раннего периода жизни самого Мстислава. Любопытную особенность художественной школы эпохи Мономаха и Мстислава представляют иронические пририсовки на полях: змея (победа над половцами), собака (свары князей), кот и мышь (удачный поход 1127), обезьяна (испуганные торки), лев, которого бьют дубиной (поражение Юрия Долгорукого, имевшего в гербе льва), и т. п. Одна из таких пририсовок представляет особый интерес: когда в 1136 г. черниговские Ольговичи начали одну из тех кровавых усобиц, по поводу которых говорили тогда — «почто сами ся губим?», художник-киевлянин пририсовал на полях глубоко символичную фигуру воина-самоубийцы, вонзающего кинжал себе в грудь. Это был как бы эпиграф к повествованию о распаде Киевской Руси.

Владимирский летописный свод 1205/6 г. был не только образцом роскошной государственной летописи одного княжества — он отразил в себе художественную культуру Руси за несколько столетий.

Рассмотрение исторических судеб восточного славянства привело нас к двум очень важным выводам: во-первых, выяснилось, что для понимания истинных причин и путей зарождения государственности совершенно необходимо раздвинуть обычные хронологические рамки рассмотрения этой проблемы и тщательно изучить двухтысячелетний период расцвета первобытнообщинного строя. Во-вторых, оказалось, что областью наивысшего расцвета, областью наиболее интенсивного и быстрого прогрессивного развития на протяжений всех этих веков был не лесной Север с его экологической бедностью, а плодородный лесостепной Юг, близкий к мировым центрам цивилизации. Какими наивными кажутся теперь искусственные и далекие от объективной научности построения норманистов, стремящихся объявить славянскую государственность результатом появления варягов в северных новгородских краях!

Задолго до образования Киевской Руси восточнославянское первобытное общество испытало два периода подъема, когда социальное развитие вплотную подходило к рубежу государственности, а, может быть, и переступало на короткий срок этот рубеж. И каждый из этих подъемов наблюдался только на юге, в Среднем Поднепровье, в будущем центре Киевской Руси. Лесной славяно-финский Север, который мусульманские географы IX в. называли «безлюдными пустынями Севера», долго пребывал в полной первобытности.

Первый период подъема — VI–IV вв. до н.э., когда восточная часть славянства, известная Геродоту под именем сколотов или скифов-пахарей, борисфенитов (по Борисфену-Днепру), создала свое всадничес-тво, строила крепости и регулярно сбывала свой хлеб в греческую Ольвию. Гавань на Черном море была местом славянского экспорта и именовалась «Торжищем Борисфенитов».

Второй период подъема, отделенный от первого длительным сарматским засильем в степях, падает на II–IV вв. н.э., когда Римская империя, покорив Дакию, стала при императоре Траяне непосредственным соседом приднепровского славянства. Возобновилось экспортное земледелие, повлиявшее на социальную структуру. Славяне приняли римскую меру зерна — квадрантал-четверик, сохранявшуюся до 1924 г., а взамен славянского хлеба в лесостепное Поднепровье широким потоком потекло римское серебро в монете и изделиях. Место будущего Киева было тогда крайним северным пунктом торга и накопления сокровищ.

Память о первом периоде подъема сохранилась только в восточнославянских (украинских, русских и белорусских) волшебных сказках как фрагменты древнего эпоса о трех царствах и о Царе-Солнце, стоявшем во главе «Золотого царства». С этими тысячелетними припоминаниями связан, по всей вероятности, и былинный эпитет киевского князя — «Красное Солнышко».

Память о втором подъеме, происходившем после завоеваний Траяна (98~117), сохранилась в произведении киевского поэта «Слове о полку Игореве», где говорится о «веках трояних», как о далекой эпохе благоденствия славянства.

Промежуточным звеном между родо-племенным строем и государством являются союзы племен, и вопрос о времени их появления очень важен для определения хронологических рамок рождения государственности. Летописец Нестор перечисляет основные союзы племен у восточных и западных славян. Благодаря дополнительным источникам мы узнаем, что за одним общим именем (например, Лютичей) скрывается 8–10 мелких племен, образовавших союз.

Анализируя археологические материалы, синхронные первому периоду подъема, мы видим, что на всем пространстве славянского мира VI–IV вв. до н.э. географическая группировка их вполне соответствует местоположению союзов племен, указанных Нестором (Поляне, Древляне, Волыняне и пр.). Важно отметить, что на территории древней прародины уместилась только южная половина племенных союзов, перечисленных Нестором; вторая, северная, половина — это зона позднейшего расселения из области первоначального обитания, начавшегося на рубеже нашей эры как следствие сарматского натиска на юге. Славяне-земледельцы начали врубаться в северные леса, применяя здесь давно забытую на юге примитивную подсечно-огневую систему земледелия. После освоения новых земель по Верхнему Днепру, Западной Двине, Верхней Волге, Волхову, Оке и Клязьме славянские племена и здесь сгруппировались в союзы племен, но имена этих новых, более поздних племенных союзов были построены по-иному, патронимическому принципу: Вятичи — от вождя-эпонима Вятка, Радимичи от Радима.

В пору второго подъема процесс расселения на север уже шел, но северные области еще резко отличались от исконных южных славянских областей по уровню своего развития. Этот контраст и отметил Нестор, говоря о том, что северные племена, «живущие в лесах зверинским образом», невыгодно отличались от «мудрых и смысленных» полян, занимавших южную лесостепь и уже целое тысячелетие распахивавших плодородные поля Среднего Поднепровья.