Владимир Ключников - Гунны

Аттила, «будучи замечательно изобретательным в военных делах», решил начать битву «около девятого часа дня», рассчитывая, что, «если дело его обернется плохо, наступающая ночь выручит его». При этом надо иметь в виду, что римляне делили сутки на двенадцать дневных и двенадцать ночных часов. Дневные часы начинались с восхода солнца, летом они были длиннее, чем зимой. Соответственно «девятый час дня» приходился не на девять утра (как можно подумать, читая, например Томпсона 612), а на вечер, за три с лишним часа до заката. Об этом же сообщает и Павел Диакон: «Итак, он вступил в битву, когда день уже склонялся к вечеру, чтобы в случае, если он будет побежден врагами, его укрыл мрак наступившей ночи» 613.

«Сошлись стороны, как мы уже сказали, на Каталаунских полях. Место это было отлогое; оно как бы вспучивалось, вырастало вершиной холма. Как то, так и другое войско стремилось завладеть им, потому что удобство местности доставляет немалую выгоду; таким образом, правую сторону его занимали гунны со всеми своими [союзниками], левую же – римляне и везеготы со своими вспомогательными отрядами. И они вступают в бой на самой горе за оставшуюся [ничьей] вершину.

Правое крыло держал Теодорид с везеготами, левое – Аэций с римлянами; в середине поставили Сангибана, о котором мы говорили выше и который предводительствовал аланами; они руководствовались военной осторожностью, чтобы тот, чьему настроению они мало доверяли, был окружен толпой верных людей. Ибо легко принимается необходимость сражаться, когда бегству поставлено препятствие.

По-иному было построено гуннское войско. Там в середине помещался Аттила с храбрейшими воинами: при таком расположении обеспечивалась скорее забота о короле, поскольку он, находясь внутри сильнейшей части своего племени, оказывался избавленным от наступающей опасности. Крылья его войск окружали многочисленные народы и различные племена, подчинявшиеся его власти».

Иордан особо отмечает войска германского происхождения: остготов под предводительством братьев Валамира, Теодемира и Видемера, а также «бесчисленные полчища» гепидов Ардариха – вождя, «который, по крайней преданности своей Аттиле, участвовал во всех его замыслах». Валамира и Ардариха Аттила любил больше, чем других своих союзников. «Валамир отличался стойкостью в сохранении тайн, ласковостью в разговоре, уменьем распутать коварство. Ардарих же был известен, как сказано, преданностью и здравомыслием». Поэтому Аттила доверял им, несмотря на то что им предстояло биться «с сородичами своими, везеготами».

«Остальная же, если можно сказать, толпа королей и вождей различных племен ожидала, подобно сателлитам, кивка Аттилы: куда бы только ни повел он глазом, тотчас же всякий из них представал перед ним без малейшего ропота, но в страхе и трепете, или же исполнял то, что ему приказывалось. Один Аттила, будучи королем [этих] королей, возвышался над всеми и пекся обо всех».

Два войска боролись за то, чтобы захватить вершину возвышавшегося на поле битвы холма. Это удалось воинам Аэция, и они «с легкостью низвергли подошедших гуннов благодаря преимущественному положению на горе». Гунны пришли в смятение, и тогда Аттила обратился к ним с речью. Маловероятно, чтобы текст этой речи мог сохраниться, хотя бы и в вольном пересказе; скорее всего, кто‐то из хронистов – вероятно, Приск – сочинил ее сам. Но если она написана Приском, который достаточно хорошо знал Аттилу, она, во всяком случае, должна быть похожа на то, что он мог сказать своим воинам в решающий момент. Нельзя полностью исключить и того, что речь могла быть застенографирована писцами Аттилы и позднее попала в руки римлян (хотя это и маловероятно). Поэтому авторы настоящей книги рискуют воспроизвести ее целиком.

«После побед над таким множеством племен, после того как весь мир – если вы устоите! – покорен, я считаю бесполезным побуждать вас словами как не смыслящих, в чем дело. Пусть ищет этого либо новый вождь, либо неопытное войско. И не подобает мне говорить об общеизвестном, а вам нет нужды слушать. Что же иное привычно вам, кроме войны? Что храбрецу слаще стремления платить врагу своей же рукой? Насыщать дух мщением – это великий дар природы! Итак, быстрые и легкие, нападем на врага, ибо всегда отважен тот, кто наносит удар. Презрите эти собравшиеся здесь разноязычные племена: признак страха – защищаться союзными силами. Смотрите! Вот уже до вашего натиска поражены враги ужасом: они ищут высот, занимают курганы и в позднем раскаянии молят об укреплениях в степи. Вам же известно, как легко оружие римлян: им тягостна не только первая рана, но сама пыль, когда идут они в боевом порядке и смыкают строй свой под черепахой щитов. Вы же боритесь, воодушевленные упорством, как вам привычно, пренебрегите пока их строем, нападайте на аланов, обрушивайтесь на везеготов. Нам надлежит искать быстрой победы там, где сосредоточена битва. Когда пересечены жилы, вскоре отпадают и члены, и тело не может стоять, если вытащить из него кости. Пусть воспрянет дух ваш, пусть вскипит свойственная вам ярость! Теперь гунны, употребите ваше разумение, примените ваше оружие! Ранен ли кто – пусть добивается смерти противника, невредим ли – пусть насытится кровью врагов. Идущих к победе не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему фортуна утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Мэотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооруженных? Лица гуннов не могло вынести все собравшееся множество. Я не сомневаюсь в исходе – вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!» Армии, сошедшиеся на Каталаунских полях, были по тем временам огромны – здесь столкнулись войска едва ли не всей Европы. Битва была кровавой. Иордан утверждает, что «о подобном бое никогда до сих пор не рассказывала никакая древность». Протекавший по равнине ручей, если верить очевидцам, вышел из берегов от переполнившей его крови. В этой битве погиб король вестготов Теодорид – он был сброшен с коня и растоптан копытами своей же конницы. Некоторые говорили, что его поразило копье знатного гота из рода Амалов. Так или иначе, «нашли его в самом густом завале трупов, как и подобает мужам отважным, и вынесли оттуда, почтенного песнопениями на глазах у врагов». Иордан пишет, что Теодорид (а не Аэций) и оказался тем самым погибшим вождем противной стороны, смерть которого была обещана Аттиле.