Франсуа Блюш - Людовик XIV

Самым парадоксальным и таким же абсурдным и нелепым, какой была предшествующая война и каким мог бы показаться настоящий мир, было то, что главным приобретением Франции в результате подписания Ахенского мира была Валлонская Фландрия, в практике которой и даже в ее частном праве никогда не встречалось ничего о преимущественном наследовании по старшинству. Словом, права королевы должны были быть извлеченными разве что из рыцарских романов.

Переход Людовика XIV через Рейн 12 июня 1672 года во главе армии, выставленной против Голландии, должен был выглядеть не менее рыцарским. Из этого перехода, пишет Вольтер, сделали «одно из величайших событий, которые должны были запечатлеться в памяти людей». Боссюэ охарактеризовал его как «знаменательный подвиг нашего века и всей жизни Людовика Великого». В действительности же два пехотных полка противника, лишенных артиллерийской поддержки, и пятьсот полностью деморализованных всадников пустились в бегство при приближении двадцатитысячной французской армии, которая, следует заметить, переправилась на противоположный берег вовсе не вплавь, а вброд, нисколько не побеспокоив речного бога. Но французы (и парижане, в частности) предпочли миф реальности. Можно по этому факту судить о популярности короля и его пропагандистских способностях. Однако нельзя пренебрежительно относиться к тем опасностям, которым подвергал себя король при других обстоятельствах. Война и связанные с ней обязанности отрывают его от двора на 97 дней в 1672 году, на 166 дней в 1673 году, на 69 дней в 1674 году, на 72 дня в 1675 году, на 84 дня в 1676 году, на 93 дня в 1677 году, на 60 дней в 1678 году. Итак, в течение семи лет Людовик XIV посвящает 641 день своей жизни богу Марсу.

Если не вызывает сомнения, что доблестный Генрих IV был полководцем и солдатом и что «Людовик XIII любил армию и сражения», то нет никаких оснований считать, что Людовик XIV «был всего лишь парадным генералом» {158}, как нет оснований предпочитать ему его брата, Месье [51] Однако этот парадокс был поддержан Филиппом Эрлангером в его работе «Месье, брат Людовика XIV» (1970 г.). . До самого завершения Голландской войны, и особенно в конце ее, Людовик XIV проявит себя как незаурядный стратег и тактик. С первых же дней кампании он привлекает всеобщее внимание и является символом духа пылкой нации. После своего деда и своего отца он устанавливает на последующие времена традицию, по которой король «должен лично» руководить своей армией {159}. Клаузевиц увидит в этом выигрыш во времени, выгодное сочетание политика и военного. Образцовое мужество, с которым Король-Солнце шел на риск, восхищало его современников.

«Он сам идет в бой, — воскликнул Флешье в 1673 году, — чтобы обеспечить мир и спокойствие своим народам… Долг ему велит, — считает он, — указать своим подданным дорогу чести, познать их доблесть через собственный опыт и вознаградить их за заслуги, свидетелем которых он был сам. Он знает, что присутствие на поле боя монарха вселяет мужество и отвагу в солдат его армий и что тем сильнее и действеннее армия, если солдаты тут же, на поле боя, понимают, что их действия и их сила производят впечатление» {39}. Вот почему Людовик XIV разделяет по мере возможности все тяготы и опасности офицеров, младших офицеров и солдат. Так что позже, когда битвы, в которых они участвовали, будут изображены на медалях, на эстампах и гобеленах, слава короля впишется в них вполне заслуженно, конечно, это будет пропаганда, но уж ни в коей мере не ложь.

Идя впереди своих людей по пути славы, Людовик XIV способствовал возвышению своего дворянства, облагораживанию своего воинства, поддержанию верноподданнических настроений, духа лояльности, укреплению чувства национальной солидарности.

От Маастрихта (17 мая 1672 г.) до Арнема (16–27 июня), от Гента (24 мая 1673 г.) до Тонгерена (8 июля), от Грея (30 апреля 1674 г.) до Безансона (2–25 мая), от Катле (15 мая 1675 г.) до Филиппвиля (17 июля), от Конде (21 апреля 1676 г.) до Ауденарде (11 июня), от Валансьенна (4–19 марта 1677 г.) до Ле-Кенуа (27 мая), от Гента (1 марта 1678 г.) до Ипра (13–26 марта) — все перемещения короля, все его действия и решения были направлены на осуществление этих целей. И если бы эта Голландская война, которую историки ставят в упрек королю (считая пустяком приобретение Сент-Омера, Мобежа и Валансьенна и легкомысленно забывая о приобретении Франш-Конте), способствовала всего лишь укреплению лояльности и патриотизма, только за одно это о ней можно было бы судить менее строго.

Голландская война разразилась, вопреки утверждению Фенелона, вовсе не из-за личного стремления к славе Людовика XIV. Нельзя также ссылаться в данном случае на объяснение, почерпнутое только в Белой книге, выпущенной по заказу французской пропаганды, которая комментирует события в духе своего времени: «Как только голландцы увидели, что могут обойтись без помощи Франции, они посчитали возможным выступить против нее. Они спровоцировали у соседних держав чувство ревности и заключили с Англией и Швецией знаменитый Тройственный союз. И тогда, в нарушение договоров о торговле и мореплавании, заключенных с ними в 1662 году, они запретили ввоз французских товаров или же обложили их непомерными налогами. Они также взяли на себя смелость присвоить себе громкие титулы арбитров королей, защитников законов, реформаторов религий, владык морей и выгравировали их на некоторых общественных памятниках: они не пропускали ни одного представлявшегося им случая, чтобы не вызвать неудовлетворение короля Людовика XIV» {71}. Этот текст интересен тем, что он знакомит нас с «политическими, экономическими и религиозными» {165}претензиями, объясняющими и вызывающими почти общее в то время настроение в католических кругах Франции. Но он, конечно, не исчерпывает всех причин, забывает упомянуть о том, что голландцы имели все основания быть недовольными тарифами, установленными Кольбером в

1667 году. А самое главное, он ничего не говорит о том, что количество религиозных, экономических и политических причин, способствующих развитию конфликта, растет начиная с 1648 года. Мнимая терпимость Соединенных Провинций — страны, где безжалостно и с дикой ненавистью сталкиваются друг с другом сторонники неминуемого предопределения (Бог, мол, заранее определяет одних в рай, а других в ад) со сторонниками более нюансированного предопределения, — заставляет нас позабыть, что Голландия делит с Женевой и Шотландией привилегию считаться крепким бастионом кальвинизма. Авторы, которые, начиная с адмирала Мехена {228}и кончая профессором Зеллером {299}, говорят, что Франция могла и должна была бы поддерживать союз с Голландией, чтобы тормозить развитие английского могущества, мыслят как протестанты чистейшей воды, как люди, не понимающие сокровенные, глубокие чувства наших предков. Если бы Вильгельм Оранский умер в младенчестве, другой статхаудер все равно поднял бы в один прекрасный день своих соотечественников на борьбу против французской монархии. Если бы должность статхаудера была упразднена, другой пенсионарий Голландии вместо Яна Де Витта спровоцировал бы Францию начать войну: в самом деле, за политическими трениями и вескими причинами конкуренции едва скрывается антагонизм между Реформой и Контрреформой.