Франсуа Блюш - Людовик XIV

Чтобы в этом убедиться, достаточно проследить хронологию событий. Они идут чередой, без всякого видимого порядка, но всегда тесно связаны друг с другом. 4 мая герцог Ванд омский представляет в парламент другое прошение, чтобы нейтрализовать оппозицию принцев Лотарингских. А на следующий день, то есть 5 мая, Людовик XIV издает королевские грамоты, по которым герцог дю Мен и граф Тулузский получают ранг и место по старшинству, идущие сразу после принцев крови; аргументация опирается на королевский указ от апреля 1610 года и на ранг, предоставленный Сезару Ванд омскому {61}. 8 мая послушный парламент регистрирует этот документ. 26-го парламент постановляет принять Луи-Жозефа Вандомского. 8 июня Вандом принят в большой палате парламента {2}. Отныне после Конде и Конти будут сидеть герцог дю Мен, затем граф Тулузский и, наконец, герцог Ванд омский.

Эти постановления от 1694 года повергают молодого герцога де Сен-Симона (ему 18 лет, но он уже хорошо наточил клюв в борьбе против герцога Люксембургского) в состояние постоянного раздражения, его талантливые «Мемуары» донесли до наших дней эту стреляющую боль. Но эти постановления тем не менее совершенно законны. Узаконивать, возводить в дворянство, переводить из ранга в ранг — это прерогативы короля, три королевских права. Пока эти узаконенные дети или их потомки не объявлены потенциальными наследниками, неписаная конституция уважается, закон о наследовании имеет силу, основные положения его остаются действующими. Настроения герцога де Сен-Симона (который, например, не приветствует маршала Люксембургского) не имеют того значения, которое им придадут потомки, не вникающие в суть вещей. Впрочем, Вольтер сможет поручиться за точность того, что французский народ прощает королю то, что он произвел на свет целую стайку незаконнорожденных детей. Он не станет вступать в споры по поводу их рангов и места по старшинству.

Шестнадцатого августа того же самого, 1694 года маркиз де Помпонн объявил королю о смерти своего дяди Антуана Арно, который находился в изгнании {2}. Была перевернута еще одна страница дневника Пор-Рояля. Луи-Исаак Леметр де Саси, превосходный переводчик Библии, и мать Анжелика из Сен-Жана (Арно), героиня партии, покинули этот мир в 1684 году, славный Амон скончался в 1687 году. Анри Арно, епископ Анже, соперничавший в святости с Карло Борромео {140}, скончался за два года до смерти своего брата (1692). Затем августинское воинство потеряет за пять следующих лет еще пятерых своих выдающихся людей: Николя и Лансело в 1695 году, мадам де Севинье (обращенную с запозданием, но неутомимую пропагандистку) в 1696 году, Расина и Помпонна в 1699 году. Но смерть Арно была самой тяжелой утратой среди всех прочих.

Нам трудно себе представить, каким престижем пользовался Антуан Арно, доктор Сорбонны, во Франции и во всем мире. Аббат Бремон уверяет, что «во время царствования Людовика XIII и Людовика XIV во Франции было несколько сотен таких Арно»; и к этому он добавляет написанный им портрет-робот: никакого блеска, никакой гениальности и оригинальности, но солидный теолог, «разносторонний ученый» важного вида, элегантный и величавый {145}. Совсем другого мнения были наши предки, которые считали автора «Частого причастия» уникумом. Разве не наделили его наравне с королем, Мадемуазелью (герцогиней де Монпансье) и Конде эпитетом «Великий»? Буало сказал, что «Арно был самой значительной личностью и самым настоящим христианином, которых давно не видела «Церковь»; чтобы не говорили, что это мнение пристрастно, автор «Поэтического искусства», «молинист и янсенист одновременно» (так он сам себя называет), уверяет, что он восхищается во Франции сначала Арно, янсенистом, а затем отцом Бурдалу, иезуитом. Он видит в Арно «самого ученого из всех смертных, которые когда-либо что-либо написали… Он положил на лопатки Пелагия и разнес в пух и прах Кальвина {11}.

Расина приводят в восхищение такие качества Арно, как основательность его богословской мысли, прямолинейность характера и чистосердечность, универсальность ума: «У него было необыкновенное литературное дарование, а объем знаний был безграничен». Но даже если Арно и разделяет пор-рояльскую святость, он проявляет себя как уникальная личность и в своей лояльности по отношению к монарху и нации. Николь, эмигрировавший также в Нидерланды, не смог преодолеть тоску по родине; он добился от двора разрешения вернуться во Францию. Арно, который тоже тосковал по Франции, остался в изгнании. Но так как он продолжал выступать против Реформы и поддерживал законность претензий Якова II на занятие английского трона, разоблачая узурпаторство принца Оранского, он закрыл себе двери в Соединенные Провинции и во многие другие страны. Жан Расин советует прочитать завещание знаменитого изгнанника, тот текст, «в котором он открывает Господу свою душу. Здесь можно увидеть, с какой нежностью, — совершенно не обвиняя короля в тех бедах, которые ему и его друзьям пришлось перенести, — он молит Господа защитить короля и выражает свою убежденность в чистоте его помыслов» {90}. Впрочем, не страшась скомпрометировать себя как придворного и близкого друга короля, Расин составляет хвалебную эпитафию во славу старого богослова:

Как богослов, равный Боссюэ, как философ — Мальбраншу, как грамматист — Лансело, как логик и моралист — Николю, как талантливый полемист — Жюрье, Антуан Арно превосходил всех своих современников совокупностью своих талантов. С 1686 по 1690 год он обменивается с Лейбницем посланиями, которые представляют вершину философской мысли. Лейбниц понимал значительность этой переписки и после смерти своего французского друга много раз говорил о необходимости опубликовать эти письма.

Арно особо выделялся силою своего характера. Поэтому когда в 1696 году Шарль Перро готовил к печати свою книгу «Знаменитые люди, которые появились во Франции в этом веке с портретами во весь рост», он подумал, естественно, о том, чтобы поместить там имена Паскаля и Арно. Канцлер Бушра дал согласие на это. По этому поводу иезуиты не давали королю покоя в течение всего года, а Бушра попросил Перро исключить обоих янсенистов из книги, что и было сделано, за исключением нескольких контрабандных экземпляров, которые издатель Дезалье взял на себя смелость распространить по своему усмотрению. Можно сказать, что Людовик XIV не проявил в этом деле ни чрезмерной авторитарности, ни полной понятливости. Со своей стороны, принц Конде на белом листке своего экземпляра «Знаменитых людей» написал: