Марк Твен - Старые времена на Миссисипи

Как я уже заметил, Лоцманская ассоциация стала крепчайшей монополией чуть ли не из всех существующих; она казалась прямо-таки непоколебимой. И все же дни ее славы были сочтены. Во-первых, новая железная дорога, проходившая через штаты Миссисипи, Теннесси и Кентукки к северным железнодорожным центрам, начала отвлекать пассажирское движение от пароходов; потом пришла война и почти совершенно уничтожила пароходный промысел на несколько лет, оставив большинство лоцманов без работы при все растущей дороговизне жизни; потом казначей отделения в Сент-Луисе запустил руку в кассу и скрылся, захватив с собой весь солидный фонд до последнего доллара; и, наконец, железные дороги вторглись повсюду, и по окончании войны пароходам почти нечего было делать, если не считать перевозки грузов. В ту же пору какой-то гениальный человек с Атлантического побережья придумал способ вести двенадцать грузовых барж за кормой паршивенького буксирчика, и тогда в одно мгновенье ока и Ассоциация и благородное искусство лоцмана стали мертвым прошлым, трогательным воспоминанием.

ГЛАВА VII

ОТПЛЫТИЕ. ГОНКИ.

РЕКА СОКРАЩАЕТ СЕБЕ ПУТЬ.

ПРИЗРАЧНЫЙ ПАРОХОД.

СТИВЕН ПЛАТИТ ДОЛГИ

Обычно пароходы уходили из Нового Орлеана между четырьмя и пятью часами пополудни. Уже с трех часов в топках жгли смолу и сосновые поленья (признак подготовки к отплытию), и можно было на протяжении двух-трех миль любоваться живописным видом высоких, восходящих к небу столбов угольно-черного дыма; эта колоннада поддерживала черную бархатную пелену, словно крышу, нависшую над городом. У каждого парохода, идущего в дальний рейс, на флагштоке развевался его флаг, а иногда и второй - на кормовой мачте. На пространстве в две-три мили помощники командовали и ругались с особой выразительностью; бесконечные вереницы бочек и ящиков скатывались с берега и взлетали по сходням; запоздавшие пассажиры, лавируя, скакали среди этих взбесившихся предметов, надеясь, но не слишком рассчитывая живыми добраться до трапа; женщины с ридикюлями и картонками старались не отставать от своих мужей, нагруженных саквояжами и плачущими младенцами, но это им не удавалось: они совершенно теряли голову в этом вихре, шуме и всеобщем смятении; тележки и багажные фуры грохотали взад и вперед в дикой спешке и сбивались в кучу, то и дело образовывая пробки; тогда в течение секунд десяти их буквально застилала пелена поднявшейся ругани; все до одной лебедки в этом длиннейшем ряду пароходов оглушительно визжали и скрипели, опуская грузы в трюмы, а полуголые, мокрые от пота негры-грузчики, доведенные до восторженного исступления толкотней и грохотом, сводившим всех других с ума, ревели песни вроде "Последний куль! Последний куль!" К этому времени и верхняя и нижняя палубы были уже до черноты уплотнены пассажирами. "Последние звонки" начинали звонить по всей линии. Суматоха удваивалась. Через две-три секунды звучало окончательное предупреждение: одновременно раздавался грохот китайских гонгов и крик: "Провожающие - на берег! На берег!" - и суматоха учетверялась. Люди мчались на берег" опрокидывая встречных запоздавших пассажиров, в предельном возбуждении стремившихся на пароход. Еще через минуту длинный ряд сходен убирали на палубы - и всегда с очередным опаздывающим, уцепившимся за край зубами, ногтями и чем попало, и с очередным последним провожающим, который совершал отчаянный прыжок на берег через голову последнего пассажира.

Затем несколько пароходов задним ходом выскальзывают в реку, оставляя широкие бреши в сомкнутом строю. Горожане заполняют палубы остающихся судов, чтобы посмотреть на отплытие. Один за другим пароходы выравниваются, собираются с силами и, разворачиваясь, выходят на всех парах, подняв флаг, пуская черные клубы дыма, и со всей командой, кочегарами и матросами (обычно здоровенными неграми) на баке; самый голосистый из них возвышается посредине, взобравшись на кнехты, размахивая шляпой или флагом, - и все ревут мощным хором, в то время как на прощанье палят пушки, а бесчисленные зрители в свою очередь машут шляпами и кричат "ура!". Один за другим выходят вереницей пароходы, и стройная процессия скользит вверх по реке.

Как вдохновенно звучали песни матросов в старые времена, когда два парохода пускались наперегонки, а большая толпа народа смотрела на них, особенно когда дело шло к ночи и на баке играли красные отсветы факелов! Гонки были чудеснейшим развлечением. Публика всегда считала, что гонки опасная вещь; на самом деле - совсем наоборот: когда вышел закон, определявший предельное давление пара для каждого судна во столько-то фунтов на квадратный дюйм, гонки стали совсем безопасными. Ни один механик не мог ни задремать, ни зазеваться, покуда он всем существом своим участвовал в состязании. Он все время был начеку, проверяя клапаны и следя за машиной. Опасность существовала скорее на медленно ползущих судах, где механики клевали носом и где щепки попадали в клапаны и отрезали воде доступ в котлы.

Во времена расцвета пароходства состязание между двумя особенно быстроходными судами было событием большой важности. День состязания назначался за несколько недель, и с того момента вся долина Миссисипи жила в страшном возбуждении. Разговоры о политике и погоде прекращались: говорили только о предстоящем состязании. Когда подходил срок, оба парохода "разоблачались" и начинали готовиться. Всякий балласт, увеличивавший вес, и все, представлявшее собою площадь сопротивления воде и ветру, убиралось, если, конечно, можно было без этих вещей обойтись. Отпорные бревна, а иногда даже и стрелы, с помощью которых они устанавливались, отсылались на берег, попади пароход на мель, его нечем было бы даже снять. Когда между "Эклипсом" и "А.Л.Шотвеллом" много лет назад происходило их знаменитое состязание, говорили даже, что с затейливой эмблемы, висевшей между трубами "Эклипса", соскребли позолоту и что специально для этого рейса капитан оставил дома замшевые перчатки и обрил голову. Впрочем, в этом я всегда несколько сомневался.

Если знали, что наибольшая скорость у судна бывала при осадке в пять с половиной футов носом и пять - кормой, то тщательнейшим образом грузили именно из этого расчета, и уже после на борт не допускалась даже одна гомеопатическая пилюля. Пассажиров почти не брали - и не только потому, что они увеличивали вес, но и потому, что они никогда не соблюдали порядка. Они вечно бегали от борта к борту, если им хотелось на что-нибудь посмотреть, тогда как опытный, сознательный моряк всегда держится середины парохода и даже пробор на голове делает посредине, пользуясь для этого ватерпасом.

Ни транзитных грузов, ни транзитных пассажиров брать не разрешалось, да и останавливались-то участники состязания только в самых больших городах и на минимальное количество времени. С угольными и дровяными баржами заранее договаривались, и те стояли наготове, чтобы по первому знаку моментально ошвартоваться у парохода. Команда для ускорения работы была укомплектована двойным составом.