Александр Лаврентьев - После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.

В богословской науке такой дар оценивается как особая благодать, способность предвидения неких событий, совершенно, на первый взгляд, случайных, которые «не могут быть предусмотрены из настоящего и с несомненною достоверностью предсказаны…только по откровению Всемогущего существа»; «самым важным признаком того, что пророчество есть истинное… служит его исполнение», а «из числа свидетельств относительно пророчеств… наиболее важное значение имеют те, которые принадлежат лицам, бывшим непосредственными свидетелями как провозглашения, так и исполнения…пророчества» [360].

В данном случае история с неожиданной кончиной Митяя, публично предсказанной преп. Сергием еще в 1379 г., до отъезда несосотявшегося митрополита в Константинополь, объясняет факт спешного, незапланированного и в каком-то смысле неожиданного визита великого князя в Троицу в преддверии будущего сражения, результаты которого на Руси мог предсказать только преп. Сергий Радонежский. Если пророческий дар игумена действительно получил недвусмысленное подтверждение, повторимся, накануне выступления русских войск из Москвы, и решение Дмитрия Ивановича о поездке в Троицкий монастырь к преп. Сергию принималось под свежим впечатлением сбывшегося предсказания судьбы Митяя, то в данном случае великого князя, разумеется, интересовал исход противостояния с Мамаем. Если выше изложенные предположения верны, то такая встреча могла состояться только в 1380 г. и в любом случае по получении известия о кончине на пути в Царьград великокняжеского духовника.

Несмотря на сбывшееся пророчество преп. Сергия победы великого князя Дмитрия над Мамаем отношения князя и игумена переменились только через пять лет после битвы на Дону. Это случилось к концу 1385 г. в связи с активным участием игумена в примирении московского и рязанского великих князей после захвата последним Коломны [361]. После безуспешной попытки «смирить» рязанского князя военным путем, о чем подробно рассказывалось в предыдущей главе, Дмитрий Иванович обратился «с молением» к Сергию Радонежскому, дабы побудить троицкого игумена отправиться «посолством на Рязань ко князю Олгу о вечном мире и любви» [362]. Особого внимания в летописном рассказе заслуживает употребленное в летописи применительно к рязанской миссии преп. Сергия Радонежского определение «сам ездил» [363]. Троицкий игумен как посредник в межгосударственных переговорах, вообще, шире говоря, духовное лицо в ранге дипломата – явление для средневековой Руси уникальное.

Наши знания о русском посольском обычае этого времени слишком скудны, чтобы делать какие-то серьезные обобщения, однако хорошо известно, что дипломатическая практика второй половины XV–XVII вв. отмечает полную непричастность русского духовенства к посольским делам. Скрупулезный исследователь русского дипломатического этикета Л. А. Юзефович, правда, полагает, что ранее духовенство принимало участие в межгосударственных переговорах, но приводит единственный такого рода пример, и это как раз миссия преп. Сергия Радонежского к великому князь рязанскому Олегу Ивановичу 1385 г. [364]

Здесь, очевидно, сразу стоит отделить посольскую миссию от ситуаций, когда духовное лицо содействовало решению проблем светской власти, но собственными, церковными методами. В биографии преп. Сергия есть примеры такого рода, поездки игумена в Нижегородское и Ростовское княжества. Традиция церковного почитания преп. Сергия не разделяла подобные миссии («и с Резанским и с Нижегородцким великими князьми великому князю Дмитрию Ивановичю мир вечный устроив посолствомъ своимъ» [365]), а В. А. Плугин причислил все три миссии к посольствам, охарактеризовав эту сторону деятельности игумена как «практически политическую» [366]. Однако нижегородская и ростовская поездки, совершенно очевидно, имели красноречивые формальные отличия от рязанской.

Надо сказать, что в отличие от поездки преп. Сергия в Рязань 1385 г., факт и, главное, время которой зафиксированы в летописном тексте и никаких сомнений не вызывают, оба предыдущие эпизода оцениваются в историографии весьма неоднозначно в силу непростой ситуации с источниками. Но, независимо от того, действительно ли преп. Сергий ездил в Ростов в 1363 г. мирить московского князя с ростовским Константином Васильевичем [367]или нет [368], формально поездка выглядела как паломническая: игумен ходил «в Ростовъ къ Пречистеи и къ чюдотворцем поклонитися» [369](сонм ростовских святых, мощи которых почивали в Успенском соборе, был в это время одним из самых внушительных на Руси [370]).

Также непроста история с нижегородской миссией преп. Сергия – в историографии дискуссионными остаются как сам ее факт, так и возможная дата [371]. Однако даже если троицкий игумен и принял посильное участие в «смирении» князя Бориса Константиновича, действовал он не как великокняжеский посланник, а как лицо духовное и от имени другого духовного лица, митрополита Алексея.

Согласно рассказу Никоновской летописи преп. Сергий чуть ли не лично «затворил церкви» Нижнего Новгорода за ослушание [372], но как «технически» выглядел интердикт, хорошо известно из одного из посланий на Вятку митрополита Ионы второй четверти XV в., времени противоборства великого князя Василия Васильевича Темного и князей Галицкого дома. Предостерегая вятчан от участия в военных действиях против великого князя на стороне Дмитрия Шемяки, митрополит подробно описывает, как будут «затворены церкви» в случае неподчинения: «А не послушаете нас… и мы к вашим игуменом и попом и ко всему священству, к вашим духовным отцем писали и речьми приказывали, чтобы вас…не благословляли…и церкви бы Божии затворили и от вас бы отошли из земли вси вон. А не затворят, а… прочь не поидут, а имут у вас жити, и… имеем равно неблагословенных и проклятых в сеи век и в будущий» [373]. Здесь на самом деле решающую роль играет отказ пастве в благословении, священническом и архиерейском, а само «затворение» храмов проводит приходское духовенство. Так что игумен Сергий, если и побывал в Нижнем Новгороде, то только с посланием, письменным или устным, митрополита Алексия.

Посреднические миссии духовных лиц сами по себе не были чем-то необычным. Митрополит Фотий в 1425 г. ездил к звенигородскому и галицкому князю Юрию Дмитриевичу уговаривать его явиться в Москву на поставление в великие князья племянника, Василия Васильевича [374], а троицкий игумен Зиновий способствовал примирению в 1442 г. великого князя Василия Васильевича с Дмитрием Шемякой, остановив поход галицкого князя с союзниками на Москву «и не пусти их… и еха напередъ сам… и помири их» [375]. Если же речь заходила о собственно посольствах как таковых, в которых, как это имело место в Рязани конца 1385 г., обсуждались конкретные вопросы межгосударственных отношений, то в таких переговорах участвовало не духовное лицо, а светский архиерейский чиновник, митрополичий дьяк [376].