Джалал Баргушад - Обнаженный меч

Если халиф Гарун не отвечал, то Зубейдэ хатун пуще распалялась на тех, кто во дворце был ей не по душе, наговаривая на них. И сейчас она, забыв про главного визиря Джафара, напустилась на аль-Кинди [11] Ягуб ибн Исхак аль-Кинди (умер в 874) — знаменитый арабский философ, автор цветной арабской карты, на которой дороги были обозначены красным цветом, пустыни — желтым, моря — зеленым, реки — голубым, а горы — точками. На карте были изображены два моря согласно корану. Итальянский ученый Джороломо Кардано (1501–1576) считал аль-Кинди одним из двенадцати лучших философов мира. По своим воззрениям аль-Кинди временами симпатизировал хуррамитам, являлся мотазилитом. Был воспитателем халифских сыновей. Халиф аль-Мутаваккиль (847–861) присвоил библиотеку аль-Кинди, а его самого изгнал из дворца. , самого влиятельного философа при дворе:

— Повелитель мой, если ты не прогонишь этого христианина, то персы поднимутся на нас. Этот поп-пройдоха все время забивает голову Мамуну дурными мыслями. Я несколько раз вот этими ушами слышала… Он говорил Мамуну, дескать, повелитель, уничтожая бунтарей-хуррамитов всех без разбору, поступает неблагоразумно. Если так пойдет, с кого будут взиматься подати и налоги? С мертвецов? Казна оскудеет, многие, обеднев, опустятся до положения дервишей. Аль-Кинди хочет показать, что халифа во дворце никто больше него не любит.

Рука халифа Гаруна ар-Рашида неподвижно лежала на спине Зубейды хатун. Он молчал, будто его слуха вовсе и не коснулось ничего из сказанного. А на душе у Зубейды хатун многое накопилось. Она не хотела, чтоб кончилась ночь и наступило утро. Так, много ей надо было еще высказать мужу-Халифу совсем некстати было выслушивать от жены жалобы, однако ради приличия он набрался терпения и скрывал свое недовольство. Уж больно обидчивой стала Зубейда хатун после возвращения из Табриза. Хорошо хоть слова Мараджиль хатун еще не дошли до нее: "Коза из Табриза воротилась и целый мешок лихорадки приволокла".

Верно сказано: "Двоих мертвецов можно уложить в одну могилу, двух жен держать в одном доме невозможно". Если бы Зубейда хатун услышала, что про нее говорила Мараджиль хатун, то она сама, ничего не говоря халифу, призвала бы главного палача Масрура, велела бы отрубить голову сыну халифа — Мамуну, рожденному от Мараджиль хатун.

Халиф знал, что гнев Зубейды хатун беспределен. И потому, пока Зубейда хатун говорила, на некоторые слова ее вообще не обращал внимания. То улыбался, то легким кивком одобрял слова жены.

— Небесная моя, просьба к тебе…

— Повиноваться повелителю правоверных — мой долг.

— Прошу тебя, давай подсластим нашу беседу. — Он, еще сильнее обняв стан Зубейды хатун, добавил. — Ты же не главный визирь Джафар, чтобы в опочивальне говорить со мной, как в тронном зале. Прошу, пусть моя красавица учтет, что некоторые слова ее могут охладить воздух этих покоев. Помнишь, когда мы еще были обрученными, я сам вез тебя на табризский эйлаг. Там ты сочиняла и читала стихи.

Халиф крепко обхватил нежный стан Зубейды хатун.

Она приглушенно вскрикнула.

— Услада моя, в саду заливаются соловьи. И мы, как соловьи, нуждаемся в песне…

Зубейда хатун, приятным голосом начала нараспев читать свое последнее стихотворение:

— Пой, еще пой!..

Большие, черные глаза Зубейды хатун радостно заблестели, на губах заиграла улыбка. Это еще сильнее разожгло страсть Гаруна. Жена тихонько опустила голову ему на грудь:

— Жаль, что такие стихи читаются не всегда, а только в опочивальне.

Халиф и без того был внутренне напряжен, последнее замечание довело его до предела. Руки, сжимающие стан Зубейды хатун, ослабли. Она, слегка отодвинувшись, невинно заглянула в глаза халифа и шаловливо покачала головой: "Неужто обиделся?" Но постаралась сохранить свое преимущество:

— Всемогущему аллаху ведомо, что истинные поэты пишут стихи для тех, кто знает им цену. Соловьи — настоящие певцы любви и потому их песни всегда так новы. Поэты говорят, что настоящая любовь неведома мужам государственным.

Задрожала красная борода халифа, потемнел шрам у него на лбу.

— С какой целью возлюбленная госпожа стремится опечалить меня этой ночью?

— Разве можно печалить мудрого и великого повелителя? Молю аллаха ниспослать ему долгую, как у гор, жизнь.

…В безоблачном небе расцвели звезды. Время от времени ветер откидывал зеленую шелковую занавесь и тогда из опочивальни отчетливо виделся Млечный путь.

Иногда из села доносился шелест деревьев. Все птицы, ночующие на ветках, спали. Все, кроме соловьев. Они пели вокруг бассейна с фонтанами.

— Как же прекрасны были те дни, когда нас обручили, как мы дорожили друг другом! — Зубейда хатун, слегка вздохнув, переменила разговор. — Помнишь, меня только обручили с тобой, когда я получила в дар Азербайджан. Тогда мы отправились в Дербент. Там в мою честь ты разбил сад, построил мельницу. Потом возвратились в Табриз. Здесь перед летним дворцом, построенным для меня, отрыли полноводной кягриз [12] Кягриз — подземный канал питьевой воды. . Ты сказал: "Вот и кягриз Зубейды хатун". Каждый раз, когда пила воду из того кягриза, вспоминала тебя. Такая вкусная холодная вода в нем! Жаль тех беспечных дней. Помнишь, на Табризском эйлаге ты сплетал для меня венки из цветов. А возвратясь в Багдад, по ночам ты чаще всего со мною прогуливался в дворцовом саду. А потом при лунном свете на парусниках до утра катались по Тигру.

— Дорогая, разве можно такое забыть? Желал бы, чтобы тебя всю жизнь не покидали такие приятные воспоминания.

Зубейда хатун устала тянуть время. Опустила голову на плечо Гаруна. Осыпанные золотой пыльцой пышные волосы низвергались водопадом на плече мужа, сердца обоих забились учащенно. Поднявшись с ковра, они направились к ложу. Гарун был опьянен дыханием красавицы-арабки. Лившееся из окна небесное сияние, смешавшись с мерцанием свеч, осеняло лик супруги халифа, придавало ей еще большую привлекательность. Гарун, опершись на красную шелковую подушку, очарованно и вожделенно взирал на свою жену. Зубейда хатун поднялась с-поетели, выпрямилась подобно кипарису перед большим, высоким зеркалом. Точеными пальцами, окрашенными хной, поправила спутанные волосы. Как стыдливая девушка, улыбнулась и подмигнула в зеркале Гаруну. Тот еще более распалился.

За время пребывания в Табризе Зубейда хатун по-весеннему расцвела, и взору халифа она представлялась ангелом небесным.

Все служанки Золотого дворца, глядя на Зубейду хатун, не могли удержать возгласов восхищения, говорили только о ее роскошных украшениях. Табризские портнихи сшили для Зубейды хатун новую одежду. Перед посещением мужа несколько машатте [13] Машатте — наряжалыцица, придворная косметичка. искусно нарядили ее.