Джалал Баргушад - Обнаженный меч

Ругия хоть и была грустной, но не поддалась унынию. Она быстренько так натерлась индийскими румянами [88] Зерира — индийская пудра. , что даже в увеличительное стекло невозможно было заметить пятнышко на лице. Ругия подумала про себя: "несчастная я, надо же мне и себя малость привести в порядок. Пусть Гаранфиль еще немного поспит, ее потом принаряжу. Дай-ка гляну, идет ли мне новое платье?"

Ругия надела длинное красное платье, которое сшила сама из тав-ризской камки. Казалось, она была невестой, которую вот-вот поведут в дом жениха: "Да… Что ни надену, все мне к лицу! Женщина должна быть в теле, не то что Гаранфиль. Если халиф чуть посильней обнимет ее, она и сознание потеряет". Ругия самодовольно покрутилась перед зеркалом, задрав гораздо выше колен подол платья, хитро подмигнула себе: "Я же говорю, женщина должна иметь счастье. Где же ты, счастье?! Ха… ха… кажется, я схожу с ума".

Ругия, мурлыча песенку, еще покрутилась перед зеркалом. Как же красивы были ее белые, полные стройные ноги: "Ах, судьба!.. Хорошо сказано: все, подобно красоте Сакины, пройдет". Когда работорговец Фенхас привел меня сюда, все придворные засматривались на меня. Даже стольник халифа Абу Нуввас, сравнивая меня со своей возлюбленной Джинан, сочинял любовные стихи.

Ругия всплакнула: "Что со мной?" Она поморгала длинными ресницами, сердце затрепетало, ее веселое улыбчивое лицо подернулось печалью: "Ах, когда певица на пиру исполнила эти стихи, халиф Гарун чуть сознания не лишился. Где эти счастливые дни? И куда подевались те ласки? И где же те сладостные мольбы? Ныне халиф, завидев меня, отводит глаза. Будто я — ночь, и он зате-теряется в моем мраке… В те времена и главный визирь Гаджи Джафар на пирах вытягивал свою длинную шею в мою сторону. Но очень боялся своей Аббасы. Если бы он перестарался, Аббаса дала бы ему толченый алмаз и отправила бы к праотцам. В год, когда Зубейда хатун заболела лихорадкой и отправилась на тав"-ризский эйлаг, халиф был похож на прислуживающего мне раба-негра. Вот этим золотым поясом халиф сам повязал меня в первую ночь, когда посетил меня. Чем тоньше стан, подобно моему, тем больше нравится халифу. Горе той девушке, которая чуток поправится. Не пойму, что нашли эти мужчины в тонком стане? Не дам я себе полнеть, поправляться. И эти двенадцать ниток жемчуга мне подарил халиф. И каждая жемчужина величиной с горошину". Ругия, шаловливо оглядев в зеркале свои подсурмленные глаза, высунула язык: "Я красивей, или Гаранфиль? Конечно, я! Гаранфиль так изнежена, что под дыханием халифа Гаруна быстро увянет. Боже, вдруг черт подшутит над халифом и на пиру не Гаранфиль, а я понравлюсь ему. Тогда она может покончить с собою!" Ругия покачала головой, и ее завитые волосы рассыпались и обвили ее стройный стан: "Длинные ноги халифа, подобно ногам разгоряченного Белого слона, подаренного халифу его другом, французским королем Карлом Великим, на одном месте не стоят. А вдруг ноги поведут халифа в мою сторону? Пусть приводят, пусть лопнет со злости, кто хочет, а мне что!.. Ведь у кого на лбу что аллахом написано, тот то и увидит. Больше предназначенного съесть невозможно. Эх, когда-то поэт Абу Нуввас уподоблял халифа легендарному герою арабов Антаре [89] Антара — один из легендарных героев доисламовских кочевых арабов. По преданию, Антара своего коня по кличке Абджара любил больше, чем свою невесту Еблей. , а меня Абле! Кажется, все это была сном, да пусть молится Гаранфиль на Исхака [90] Исхак ибн Ибрагим (767–849) — известный музыкант, играл на уде. Автор книги о песенных и музыкальных мерах. Велики его заслуги в записи музыки нотами. Его отец Ибрагим из Мосула (ум. в 828) тоже был известным музыковедом своего времени. . Он сделал из нее певицу. Сколько лет этот знаменитый музыкант учил ГаранфильГ А меня кто обучал? Распутники-учителя музыки Фенхаса. Камни им на головы! Все они подлаживались ко мне. Не добились своего. От зависти подсунули зелье, испортили мне голос. Потом решила стать танцовщицей. Из-за того, что малость располнела и это не получилось. В конце концов стала наряжалыцицей. И это не плохое ремесло. Гляди, и Зубейда хатун, и Мараджиль хатун не могут без меня обойтись. На днях для Зубейды хатун сшила из красного хутанского шелка чахчур. Очень понравился ей. Где увидишь новинку, знай, что это началось с Зубейды хатун. А Мараджиль хатун не такая. Она одевается по старинному сасанидскому обычаю.

Солнце уже клонилось в сторону развалин Медаина. Ветер гнал корабли, плывущие по Тигру. В дворцовом саду, объятом сумерками, пели птицы. Гаранфиль все еще была в дворцовом саду. Ругия, подойдя к окну, приподняла край занавески. Гаранфиль, выспавшись среди цветов, раскачивалась на сетчатых качелях, подвешенных к финиковым пальмам возле бассейна из белого мрамора. В руках она держала книгу. Солнечные блики, пробившись сквозь густую листву, играли на задумчивом лице Гаранфиль и придавали разные цвета фонтанам, вырывающимся из пастей золотых львов. Иногда блики эти, отражаясь в брызгах воды, светились радугой над головой Гаранфиль. Девушка на качелях словно бы улетала в бесконечную даль южного неба. Птицы весело щебетали и шумно перепархивали с ветки на ветку. Ветер разносил аромат цветов по всему саду и сдувал редкие пожелтевшие лепестки. Они, покружив, падали на Гаранфиль. Яркие златокрылые бабочки бесшумно вились вокруг девушки. Гаранфиль не замечала всего этого. Она была в своем мире.

Ругия, высунувшись в окно, окликнула ее:

— Гаранфиль, не хватит ли нежиться? Нам скоро надо быть на пиру.

Гаранфиль подняла свои карие глаза в сторону окна. Ругия, помахав ей рукой, завистливо улыбнулась:

— Жду, иди скорее!

Гаранфиль неохотно сошла с качелей и, опустив голову, семенящим шагом поднялась в уборную женской половины.

— Где же ты?

Ругия, широко раскрыв руки, обняла Гаранфиль и оживленно показывала ей разложенные у зеркала драгоценные камни, украшения, краски, только что сшитые шелковые наряды:

— Счастливица, все это — твое…

Гаранфиль печально стояла у зеркала. Она даже краешком глаза не глянула на блиставшие вокруг драгоценности. Бриллиантовый пояс, охватывающий ее стан, казался ядовитым змеем, что готов был ужалить ее. Изумрудный браслет представлялся ей страшнее кандалов, в которые были закованы руки ее тети Баруменд. А ножные бубенчики, превратившись в оковы, мучили ее. Гаранфиль хотелось сорвать с себя эти золотые оковы и выбросить в дворцовый сад:

— Сестрица Ругия, не сердись на меня, но я на пир не пойду. Этими драгоценными кандалами похотливый халиф Гарун похитил невинность сотен таких же, как я, несчастных девушек! Ненавижу дыхание этого старого черта. Не пойму, как я до сих пор могла жить в этом дворце. Халиф доставляет много мучений нашим.