Николай Телешев - Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и дела

Рано утром войска двинулись в путь. Дорога была невыразимо трудная. Взбираясь со ступеньки на ступеньку, солдаты принуждены были идти в одиночку, рискуя каждый момент оступиться и изчезнуть в пропасти. На привалах измученные люди находили лишь один голый камень, нельзя даже было развести огня, чтобы хотя несколько отогреть свои окоченелые члены. Эти мучения пришлось переживать в продолжение 12 часов, пока войска не достигли Мутена [9] Мутен — швейцарская деревня. , сделав за это время 16 верст.

В Мутене Суворова ждало новое разочарование: его уведомили, что отряд Корсакова и Готца разбит французами. Положение было отчаянное. Славный полководец с горстью войска был окружен со всех сторон неприятелем. Он просил помощи у эрцгерцога Карла, но ему отказали. Всеми покинутый, вдали от родины, среди неописуемых бедствий, Суворов думал теперь лишь о спасении русской армии. 18 сентября он собрал военный совет и пред ним „излил свою исстрадавшуюся душу“. Перечислив все затруднения и бедствия швейцарского похода, напомнив о вероломстве австрийцев, он закончил свою речь следующими словами:

— Помощи ждать нам неоткуда, одна надежда на Бога да на величайшее самоотвержение войск, нами предводимых!

— Какие бы беды впереди ни грозили нам, — отвечали растроганные словами фельдмаршала генералы, — какие бы несчастья ни обрушились, войска вынесут все, не посрамят русского имени; а если не суждено им будет одолеть, они лягут со славою!

Чтобы скрыть от войска тревожное состояние духа и казаться как можно спокойнее, Суворов приказывал подавать себе шкатулку с орденами и другими знаками отличия; раскладывал их перед собой, любовался ими, приговаривая: «Вот это за Очаков! Это за Прагу» и т. д.

Провидение, однако, хранило своего избранника: Суворову не только удалось проложить себе дорогу, но и разбить наголову французский десятитысячный отряд под начальством Массены. Поражение французов было настолько тяжелое, что они в паническом страхе бежали с поля битвы, оставив нам весь свой лагерь. Русские свободно двигались теперь к Гларису, где солдаты, после целого ряда испытаний и лишений, получили, наконец, возможность подкрепить свои силы пшеничными сухарями и сыром.

Совершив еще один очень трудный переход через горный кряж, армия Суворова соединилась, наконец, с остатками корпуса Корсакова и расположилась бивуаком в долине между реками Иллером и Лером.

Отсюда славный герой писал императору Павлу:

«Подвиги русских на суше и на море надлежало увенчать подвигами на громадах недоступных гор. Оставляя за собою в Италии славу избавителей и сожаление освобожденных нами народов, мы перешли цепи швейцарских горных стремнин. В сем царстве ужаса на каждом шагу зияли окрест нас пропасти, как отверстые могилы. Мрачные ночи, беспрерывные громы, дожди, туманы, при шуме водопадов, свергающих с вершины гор огромные льдины и камни. С.-Готард — колосс, ниже вершины коего носятся тучи, — все было преодолено нами, и в недоступных местах не устоял перед нами неприятель... Русские перешли снежную вершину Бинтнера, утопая в грязи, под брызгами водопадов, уносивших людей и лошадей в бездны... Слов недостает на изображение ужасов, виденных нами, среди коих хранила нас десница Провидения».

«Всюду и всегда побеждали вы врагов, — писал в ответ Суворову государь, — и вам не доставало одной славы — победить природу. Ставя вас на высшую степень почестей, уверен, что возвожу на нее первого полководца нашего и всех веков».

Пожаловав героя званием генералиссимуса, Павел I тогда же повелел воздвигнуть ему памятник в Петербурге. Вместе с тем военной коллегии было повелено списываться с Суворовым не «указами», а «сообщениями». Вместе с этим государь решил разойтись с коварными союзниками. Войска Суворова должны были возвратиться в Россию.

Так кончился этот героический поход Суворова, поставивший имя его на недосягаемую высоту славы и величия. Не взирая, что герой «не достиг той цели, которая имелась в виду при его отправлении на театр войны, но он достиг кое-чего даже большего. Обстоятельства так сложились, что он должен был погибнуть вместе со всею русскою армией; а между тем, он спас ее при обстоятельствах совершенно безнадежных, — спас именно, как армию непобедимую во все время этой беспримерно-бедственной и беспримерно же славной кампании!.. Это — венец его военного дарования, блестящее подтверждение всей его военной теории» [10] Песковский. «А. В. Суворов». .

Почти через сто лет, в 1898 году, Суворову поставлен в Швейцарии памятник.

За свое вероломство австрийцы были жестоко наказаны: не прошло и года после описанных событий, как французы окончательно разбили Австрию, которая сразу лишилась всех завоеваний великого Суворова.

Медленно возвращался Суворов в Россию. Его задерживали на пути дипломатические переговоры с союзниками, которые хотели снова вернуть героя на поле битв. Но все эти предположения и планы не привели ни к чему, они задерживали лишь героя, стремившегося на родину. Особенно продолжительно было пребывание Суворова в Праге (в Богемии). Здесь провел он рождественские праздники. Как бы предчувствуя близкий свой конец, великий старец особенно шумно и весело провел эти последние в своей жизни святки. Каждый день дом его наполнялся множеством гостей, которые, заражаясь шутками и причудами хозяина, веселились до упаду.

Курфирст Саксонский прислал в Прагу своего живописца, чтобы снять с Суворова портрет для Дрезденской галлереи.

— Ваша кисть, — сказал живописцу Суворов, — изобразит черты лица моего: они видимы, но внутренний человек во мне скрыт. Я должен сказать вам, что я лил кровь ручьями. Трепещу, но люблю моего ближнего; в жизнь мою никого не сделал я несчастным, не подписал ни одного смертного приговора, не раздавил моею рукою ни одного насекомого; бывал мал, бывал и велик.

Эти слова прекрасно характеризуют нам Суворова, как военного героя, в котором не было и тени жестокости.

В Праге же генералиссимус сдал Розенбергу начальство над войсками. Трогательно прощался Суворов с своими чудо-богатырями. Они как будто чувствовали, что видят своего кумира в последний раз. «Старые, седые солдаты, сподвижники славных дел великого полководца, рыдали, как дети, целуя полы мундира того, кого они привыкли считать своим отцом». Больше, чем когда-либо, удручали теперь Александра Васильевича душевные муки от горького сознания, что его последний поход, стоивший таких лишений и жертв, окончился так неожиданно.