Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

О том, что Батюшков вспоминает здесь именно про дом Шаликова, легко догадаться по стихам Петра Ивановича, сочиненным в 1810 году и названным «К моей хижине»:

В канун войны сентиментальные, порой до приторности, стихи Шаликова имели успех. Вяземский признавался в конце жизни: «Сознаюсь, что бывал я в плену и у князя Шаликова, с которым, впрочем, были мы и после хорошими приятелями. Была в отрочестве моем пора, когда вкусил я от „Плодов свободных чувствований“; под этим названием изданы были в свет молодые сочинения Шаликова, собрание разных сантиментальных и пастушеских статей. Однажды с профессором Рейсом, у которого я жил по назначению отца моего, ходили мы на Воробьевы горы. Тут встретился я с крестьянином, и под сантиментальным наитием Шаликова начал я говорить крестьянину о прелестях природы, о счастии жить на материнском лоне ее и так далее. Собеседник мой, не вкусивший плодов, которыми я обкушался, пучил глаза свои на меня и ничего не отвечал. Наконец спросил я его: доволен ли он участью своею? Отвечал: доволен. Спросил я его: не хотел ли бы он быть барином? Отвечал он: нет, барство мне не нужно. Тут я не выдержал: вынул из кармана пятирублевую синюю ассигнацию, единственный капитал, которым я владел в то время, и отдал ее крестьянину. Долго радовался я впечатлению, которое оставила во мне эта прогулка a la Chalikof…» [197] Вяземский П. А. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 246–247.

В 1812 году Шаликову было уже сорок пять лет, о воинских подвигах он давно не мечтал. Заботы у него были не только литературные, но и семейные: его внимания требовали жена Александра Федоровна (урожденная фон Лейснау), дочери Наташа и Соня. Ни поместьями, ни крепостными князь не владел. Жили Шаликовы на скромные доходы, которые Петр Иванович получал от своих журналистских, издательских и переводческих трудов.

Пока война была далеко, грозные события вызывали лишь смутную тревогу и любопытство, но когда Наполеон подошел к порогу Москвы, стало ясно, что происходит полное крушение основ бытия и надеяться можно только на Бога. И царь, и Кутузов, и армия со своими храбрыми генералами, и все городские власти во главе с пламенным генерал-губернатором — все теперь были далеко. Эта беспомощность перед лицом врага переживалась страшнее всего.

Шаликов говорит в своей книге, что остался в Москве из «патриотического честолюбия». Правда, тут же он добавляет, что были и личные обстоятельства, помешавшие покинуть Москву. Скорее всего, Петр Иванович не мог выбраться из города по своей бедности.

Сергей Глинка свидетельствует: «Лошадей нельзя было нанять ни за какие деньги; и за две уже недели за тройку лошадей на пятьдесят и шестьдесят верст платили по полутораста рублей…» [198] Прибавление к русской истории Сергея Глинки, или Записки и замечания о происшествии 1812, 13, 14 и 15 годов, им самим изданные. М., 1818. С. 68–69.

Хотя и «патриотического честолюбия» хватало. Доверчивый князь до самого занятия Москвы французами пребывал под впечатлением афишек Ростопчина и свято верил всему, что в них сообщалось.

Поэтому когда 30 августа вышло очередное ростопчинское воззвание, Шаликов воспринял его как руководство к действию. А Ростопчин в той афишке звал москвичей вооружиться, кто чем может, взять хлеба на три дня, а также хоругви из храма и идти на Три Горы. «Я буду с вами, — обещал Ростопчин, — и вместе истребим злодея. Слава Вышних, кто не отстанет; вечная память, кто мертвый ляжет; горе на Страшном Суде, кто отговариваться станет!..»

Не знаю, чем вооружился отставной премьер-майор Шаликов — кухонным ножом, садовыми ножницами или дедовским кинжалом, — но он простился с женой и двумя дочерями и побежал на Воробьевы горы. Только там он понял, что жестоко обманут: никакого сражения не будет, Ростопчин сбежал, оставив город на произвол врага. Вот когда Петр Иванович вместе со многими другими наивными москвичами непроизвольно издал «вопль сердца».

Как тяжело ему было возвращаться к семье, которую он так долго удерживал от эвакуации! Исправить эту страшную ошибку уже не оставалось никакой возможности. Своих лошадей Шаликов не имел, достать их было негде.

Можно представить, как безутешно плакал Петр Иванович, и в мирное-то время готовый расчувствоваться по самому незначительному поводу. Он бы, наверное, повредился рассудком, если бы не ответственность за близких. Думается, именно это помогло князю собраться с духом, и домой он вернулся полным решимости противостоять ударам судьбы.

Тут пришла очередь женских слез. С них и начинает Петр Иванович свои воспоминания: «Людям чувствительным нетрудно вообразить, что он (сочинитель. — Д. Ш.) должен был претерпеть, видя в беспрестанных обмороках, в ужасном отчаянии ближайших своих родственниц! Собственное страдание конечно для него было легче несравненно…» [199] Шаликов П. И. Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года. М., 1813. С. 8.

Михаил Дмитриев свидетельствует в своих мемуарах: «После французов (т. е. когда они вышли из Москвы) граф Ростопчин призвал кн. Шаликова для объяснения: „Зачем остался в Москве?“ — „Как же мне можно было уехать! — отвечал кн. Шаликов. — Ваше сиятельство объявили, что будете защищать Москву на Трех Горах, со всеми московскими дворянами; я туда и явился вооруженный; но не только не нашел там дворян, а не нашел и вашего сиятельства!“ Еще забавнее, что он к этому прибавил по-французски: „Et puis j’y suis reste par curiosité!“ (И потом я там остался из любопытства. — Д. Ш .)» [200] Дмитриев М. А. Мелочи из запаса моей памяти. М., 1869. С. 99. .

Въезд Наполеона. — Среди огня. — Прокламация Лессепса. — Благородное посредничество. — Голландский полковник. — Наполеон в Новодевичьем монастыре

Хронику своей жизни под Наполеоном князь ведет со 2 сентября 1812 года: «В четыре часа перед вечером сказанного дня несколько пушечных выстрелов с горы, называемой Поклонною, на Можайской дороге, верстах в трех от древней русской Столицы, возвестили о дерзновенном к ней приближении неприятеля… Когда завеса ночи стала опускаться с небес, — ужасное пламя вознеслось… и страшные вопли раздались под несчастными кровами оставшихся ее жителей: пожар и грабительство начали свирепствовать! Четверо суток продолжалось то и другое во всём своём ужасе, неописанном, невообразимом…» [201] Шаликов П. И. Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года. М., 1813. С. 15–16.