Виктор Шапинов - Империализм от Ленина до Путина

« В первый свой период советский режим имел, несомненно, гораздо более уравнительный и менее бюрократический характер, чем ныне, – пишет Троцкий. – Но это была уравнительность всеобщей нищеты. Ресурсы страны были так скудны, что не открывали возможности для выделения из массы населения сколько-нибудь широких привилегированных слоев. В то же время «уравнительный» характер заработной платы, убивая личную заинтересованность, превратился в тормоз развития производительных сил » [23].

Ускоренная индустриализация заставила такой привилегированный слой выделить: это управленческий (в том числе не только хозяйственное, но и политическое управление, которое было слабо разделено), технический и научный персонал. Или «сталинская бюрократия», если пользоваться привычным уже термином. Эту бюрократию приходилось растить не менее ускоренными темпами, чем проводилась сама индустриализация, а для этого приходилось ее подкупать высокими зарплатами, лучшим жильем и т. п. Это было несомненным отступлением от принципов социализма, но никак по-другому в изолированной стране строить этот самый социализм было просто невозможно.

Не нужно переоценивать эти привилегии. Социолог Л. Гордон пишет: « Соотношения, при которых практически все инженеры и ученые получали заметно больше рабочих, а последние – больше колхозников, когда на оборонных заводах и у командного состава армии оклады были выше, чем на гражданских предприятиях или в учреждениях культуры и обслуживания, – эти соотношения воспринимались как само собой разумеющиеся. Что же касается наиболее произвольных различий в сфере распределения, имевших характер привилегий, они распространялись в те годы на очень узкий круг работников и находились по существу вне поля зрения народных масс » [24].

Однако при этом бюрократия обрастала связями, окостеневала, входила во все большие противоречия с массами, ее аппетиты росли.

Именно в этой обстановке такие противоречия привели к вспышке террора 1937–1939 годов.

Террор решал, во-первых, проблему производственной эффективности. Бюрократический метод управления давал результаты лишь в определенных пределах. С завершением индустриализации он стал давать сбои, по крайней мере, в крупных городах. В социальном плане это вылилось в противостояние «масс» и «аппарата». Причем самое высшее руководство партии выступило здесь на стороне масс. В условиях, когда материальных условий для уничтожения разделения труда и перехода к самоуправлению еще не было, дело вылилось в погром аппарата, в собственно террор. Движение, которое при других условиях могло вылиться в переход к бесклассовому коммунизму, привело лишь к демократизации и сильному разбавлению аппарата выходцами из низов. Этот аспект террора, даже убежденными антисталинистами отмечается как демократический аспект репрессий.

Касаясь «преданий старины глубокой» коммунистического движения, меньше всего хочется «будить призраков» и участвовать в спорах 80-летней давности, от политических условий которых не осталось и следа. Тем не менее, важно указать действительное место сталинского периода в истории СССР в общем движении от капитализма к коммунизму.

Что такое коммунизм с действительно научной точки зрения? Немногие из коммунистов сегодня задумываются об этом. Большинство удовлетворяется той версией, что коммунизм – это что-то типа теории «социального государства» с примесью патриотизма (по вкусу). Но коммунизм – это вовсе не сборная солянка мелкобуржуазных теорий.

« Коммунизмкак положительноеупразднение частной собственности – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческойсущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он есть действительноеразрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение » [25]. При этом, « положительное упразднение частной собственности, как утверждение человеческойжизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т. е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. к своему человеческому, т. е. общественномубытию » [26].

Общественная сущность человека противостоит ему как индивиду, являющемуся частным собственником или представителю частной профессии в системе общественного разделения труда.

Именно поэтому коммунизм назван Марксом практическимгуманизмом. В отличие от буржуазного гуманизма, являющегося моральным выражением принципа равенства перед законом, практический гуманизм Маркса есть действительное преодоление противоречия между индивидом и родом и снятие таких форм коллективной деятельности людей, в которых сама эта деятельность противостоит им как нечто чуждое. Таких, как государство, право, религия, семья и т. д.

Это преодоление осуществляется через уничтожение частной собственности и разделения труда – этой основы классового деления общества.

Снятие отчуждения проходит как бы в два этапа, которые можно назвать формальным и действительным уничтожением частной собственности, «неполным» и «полным» коммунизмом.

« Коммунизместь положительноевыражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность », – пишет Маркс о первой стадии.

« Отчуждение проявляется как в том, что моесредство существования принадлежит другому, что предмет моегожелания находится в недоступном мне обладании другого, так и в том, что каждая вещь сама оказывается иной, чем она сама, что моя деятельность оказывается чем-то иными что, наконец, – а это относится и к капиталисту, – надо всем вообще господствует нечеловеческаясила » [27].

Формальное обобществление снимает лишь одну сторону отчуждения, существующую в классовом обществе, но оставляет в силе другую. Над обществом продолжает господствовать, как нечеловеческая, сила государства, права, классовой морали и т. п., «вещь оказывается иной, чем она сама» хотя она уже и принадлежит всем (т. е. и мне), а не «другому».