Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Общим советом было положено снарядить к московскому царю посольство, с луцким епископом Исакием Бор и сковичем во главе, и просить царя, чтоб он принял Малороссию со всеми Божиими церквами под свою высокую руку, а казаки-де готовы ему в том помогать. Если же того сделать нельзя, то дал бы в своей земле убежище всему днепровскому казачеству, а вместе с ним и православным архиереям, так как ставленникам иерусалимского патриарха Феофана угрожает «великое гонение от поляков», а «казакам кроме царского величества негде деться».

В Москве было не ново слышать заявление о готовности Малоруссов поддаться Восточному царю, как называли Михаила Федоровича. Об этом хлопотали монахи издавна, и не дальше как в 1622 году, один из новых архиереев, Исаия Копинский, согласил многих казаков и других жителей левого берега Днепра, «в случае притеснения от поляков», переселиться в Московское царство, о чем была послана им и челобитная в Москву. Но гостеприимная и щедрая по-своему Москва на подобные просьбы отвечала благоразумным молчанием. Ходатайство Борецкого об Ахии отбыла она небольшим подарком и пожеланием Оттоманусу всех благ в его намерении восстановить православное царство на месте Турции, а предложение присоединиться к России со всеми Божиими церквами отклонила замечанием, что эта мысль еще в самих малоруссах не утвердилась. «Но если вам и впредь от поляков будет утеснение в вере, а у вас будет против их соединенье и укрепленье, говорили собиратели Русской земли, вы об этом снова уведомьте великого государя и святейшего патриарха; тогда его царское величество и святейший патриарх будут о том мыслить, как православную веру и церкви Божии и вас всех от еретиков во избавленье видеть».

Незрел еще был плод великой мысли Иоанна III, возобновленный Филаретом Романовым, да и сама Москва не встала еще из разоренья, в которое повергли было ее омороченные иноверцами Русичи. Не мог еще озабоченный широким хозяйством своим дом Романовых взяться за продолжение дела Рюриковичей. Рано еще было московскому царю объявить себя собственником, отчичем и дедичем Русской земли, захваченной литвою и ляхвою. Не пришло еще для него время явиться, подобно веятелю на гумне, между смешанных элементов Речи Посполитой и отвеять польский элемент от русского на древнем нашем займище. Он дал только понять своим просителям, что будет мыслить о том, как освободить малорусское православие от латинских и немецких еретиков, которые, вооружаясь одни на других за обладание Русской землею, в то же самое время вооружали Русскую землю на самое себя.

Между тем Конецпольский употреблял все старания, чтобы казацких интересов не смешивать с интересами прочих классов.

Малорусское духовенство, теснимое униатами, не только грозило им казаками, не только укрывалось от судебных преследований Кунцевичей в стране, переполненной казацкими жилищами, но иногда, под гнетом беспомощности, бросая поповство, и само вступало в казаки. Поэтому в казацких бунтах, демонстрациях и притязаниях нередко слышался клерикальный голос. Оно, разумеется, в лице худших представителей своих, подучивало казаков на кровавую расправу с отступниками православия. Оно внушало казакам (а казаки, в свою очередь, внушали запуганным православникам), что король со всеми своими панами о том только и думает, чтоб уничтожить православные церкви. Оно (также сообща с казацкими бунтовщиками) пускало в ход нелепый, но в те тревожные времена казавшийся вероятным слухом, что правительство намерено выгубить весь Русский народ в Украине и заселить ее поляками да немцами.

И поборники православной самобытности, и поборники соединения двух церквей под папским главенством были раздражены взаимными обидами до крайности. Сам князь Збаражский, которому так трудно было исполнить роль великого посла в Царьграде, заподазривал наше духовенство (не указывая лиц) в подучивании казаков на самоуправство и называл его genus sceleste hominum [41] Проклятый род людей. . Не мог иметь о нем лучшего понятия и Конецпольский, как человек, воспитанный в образованном обществе и возвышенный своим положением над поповскими дрязгами. Да и в самом деле странно было бы предполагать в большинстве наших попов и монахов такие чистые мысли о призвании православного духовенства, какие выражены его верховниками в «Советовании о Благочестии». Но политика велела Конецпольскому и предводительствуемой им коммиссии игнорировать прикосновенность духовных лиц к самоуправству добычников.

Конецпольский обращался к казакам, как римский полководец к мятежному легиону, строго внушая им, чтоб они не мешались в дела, не относящиеся к войску, и во все время своего гетманства не привлек ни одного попа и монаха к суду по подозрению в стачках с бунтовщиками. Точно так поступал он и с мещанами, которые больше всякого другого сословия пользовались казацкою добычею в качестве шинкарей и торгашей, между тем как их молодежь, бегая от отцов и мастеров в запорожскую вольницу, заставила даже правительство называть казаков, панами молодцами.

Казаки гнездились по всей Киевщине. С каждым монастырем, с каждой городской общиной, с каждым панским двором завязывались у них полуприятельские, полувраждебные связи, смотря по их услугам и по их беспорядочной, цыганской жизни. Наступить на казаков значило — наступить на всю Киевскую Украину.

Потребовать казаков к ответу пред военно-судную коммиссию со всеми прикосновенными к их преступлениям лицами значило — перетревожить всех оседлых жителей. Конецпольский знал, что этим он поднял бы на себя не только православных людей, но и местных панов других вероисповеданий. Поэтому он выгородил из казацкого самоуправства всех шляхтичей, которые делали казакам какие-либо adminicula [42] Вспомоществования. , невзирая, что на эти adminicula указывали даже сеймовые постановления; выгородил всех мещан, которые поддерживали казачество не из одного страха перед его террором, и все духовенство, о котором со времен Наливайка не переставали носиться слухи, как о казацких наушниках.

Разосланные коронным гетманом универсалы так успокоили всех казацких сообщников, что казаки оставили украинские города, как иноплеменники, как случайные завоеватели, как безнаказанные притеснители, а мирные жители всех вероисповеданий спешили заявить свою покорность правительству, умывая руки от какой-либо солидарности с Запорожским войском. Наконец и самый крайний из так называемых казацких городов, Крылов, был оставлен людьми, которые не хотели подчиниться местным властям и, в качестве подсудимых только Запорожскому войску, хозяйничали в Украине по мере господствовавшей здесь неурядицы.