Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Эти и другие сказки, повторяемые доныне, как достоверные факты, в свое время должны были сильно действовать на образование мнений в малорусском невежественном обществе. Их, без сомнения, фабриковали не одни казаки, но и приходские попы заодно с монахами.

О подучиванье казаков против шляхты со стороны попов и монахов сохранились известия в переписке весьма почтенных представителей землевладельческого класса в Малороссии, и казацкие петиции на сейм, сочиняемые духовными лицами, если не протестантами, казацкие посольства в Москву, направляемые и даже сопровождаемые духовными людьми, говорят нам, что эти известия заключают в себе добрую долю правды. Но в современных письменах не сохранилось, даже и в виде клеветы, свидетельство, чтобы Конецпольский, в качестве усмирителя казацкого бунта, принимал карательные меры против православного духовенства. Напротив, по сказанию того же львовского летописца, при особе коронного гетмана находилось пять православных священников, очевидно, для успокоения умов на счет его прибытия в Украину [44] Есть основание думать, что эти пять священников придал Конецпольскому Петр Могила, бывший архимандритом Печерской Лавры. . Далее львовский летописец представляет Конецпольского явным противником церковной унии (каким был и его современник Лев Сопига). По дошедшему до него слуху, коронный гетман, осматривая кровавое поле битвы, говорил со слезами: «Вот она уния: лежит русь вместе с поляками»!

Казаки были так решительно направлены духовенством к исканию московского подданства, что, по заключении Переяславских пактов, сделали новую попытку перейти под высокую царскую руку. Но Москва в то время не довела еще своих донцов до присяги на подданство царю: ей было бы не по силам перерабатывать разом две вольницы в полезные для государства орудия, и она отклонила искательство днепровцев, как и в 1625 году. Будь она так неосторожна и самоуверенна, как Польша, разбойный элемент, выработанный свирепым деспотизмом Грозного с одной стороны и феодальными порядками Польши с другой, воспреобладал бы в ней над элементом государственно-хозяйственным, и наверное бунт Стеньки Разина сопровождался бы в Царской земле руиною, какую устроил в земле Королевской Богдан Хмельницкий.

Между тем как происходили новые ссылки казаков с московским правительством, весною 1631 года скончался Иов Борецкий. С Борецким прекращается политическая деятельность убогих, но дерзновенных иноков, отважившихся подражать первым апостолам христианства, которые своей готовностью умереть за веру обезоруживали классических преследователей своих.

Каковы бы ни были достоинства и недостатки нашей церковной политики, но эти загнанные униатами и отвергнутые православными панами люди разграничили у нас резко «древнее русское благочестие» и с папством и с протестантством. Они выработали истинно христианскую программу действий, до какой никогда не возвышался наместник Христа, принизивший божественное к человеческому, — не возвышались и немецкие реформаторы церкви, низведшие высокие идеалы Евангелия к уровню добродетелей посредственных.

Род этих смиренных, но великих людей восходит, можно сказать, к первым векам христианства на Руси. Не те из наших предков, которые подражали византийцам в созидании храмов, и не те, которых имена прославились защитой наших городов от кочевых язычников, завещали нам стойкость в чувстве нашей народности, основою которого сделалось православие. Варяго-русский мир сознавал весьма грубо внушенную ему духовными его вождями задачу — «побороть за христиан на поганые полки». В числе этих вождей находились люди, которых идеал был выше воинственной борьбы с иноверцами. Чуждаясь радостей, достигнутых торжеством над «погаными», они скрывались от своих буйных почитателей в ископанных собственными руками пещерах, и всю жизнь упражнялись в христианской кротости, которой больше, нежели чего-либо другого, недоставало в быту варяго-русского воина. Бессознательно восполняли они своим подвижничеством русскую жизнь, слишком низменную и материальную при всей своей свежести, которою дышет дошедший до нас обломок её эпоса. Они, в эпоху юности русского общества, были то самое, что ныне составляют в нем проповедники высших идеалов жизни — люди науки и литературы. Они были религиозно-философским проявлением народного духа, и представляли в себе зачатки будущего его развития.

Когда кипучие Игори, Всеволоды, Олеги погибли один за другим вместе с храбрыми дружинами своими, как воины, несостоятельные граждански в борьбе за христиан, — беззащитные пещеры отшельников уцелели над рекой Славутом как бы чудом, и сохранили в новом, разноплеменном обществе нетронутым и нерушимым лучшее, что выработала наша старина. Но волна за волной набегала с запада на русскую развалину, и заносила нашу родную почву сором, жизни чуждой.

Только обычный сбор медовой дани на Печерский монастырь соединял между собой далеко разбросанные остатки былого строения Руси. Только этим чисто экономическим способом узнавала погруженная в невежество масса, где находится среда земли её.

Добродетели пещерных подвижников совершались безмолвно и, по христианскому смирению, скрывались даже от братии; и пороки и преступления покупателей хлебов духовных были между тем на виду у всех мирян, и наполняли города позорными сценами.

Самому непредубежденному историку может казаться иногда, что малорусская церковь не поддерживала местной народности в её упадке; что наше белое духовенство принизилось к самой земле под управлением бесчинствующей иерархии, а наши черноризцы закопались в общежительских интересах своих, и равнодушно предоставили миру вязнуть в глубоких колеях его беспутства.

Но в то время, когда нравственная немочь вельмож, умственные потьмы приходских попов и подстрекаемое протестантами стремленье церковных братств к религиозной гегемонии вели малорусскую народность к самоуничтожению, в то самое время наше монашество, под покровом аскетического отвращения ко всему мирскому, хранило в своей отособленной среде непоколебимых никакими пришлыми учениями представителей русского элемента, и незримо для мира поддерживали нашу древнерусскую народность в новом русском обществе. Между тем как на исторической сцене этого общества появлялись религиозные борцы, руководимые с одной стороны латинцами, с другой — протестантами, с третьей — подавленными Турцией греками, за его сценой едва слышны были голоса людей, не нуждавшихся для своей деятельности ни в покровительстве, ни в милостях таких вельмож, как Василий Острожский и Радивил Перун. Это были именно те люди, которые не доверяли просвещению, приходившему к нам с запада, и в отособленной среде своей разрабатывали науку восточного исповедания веры, науку «истинного благочестия».