Владимир Крючков - Личное дело

…Мне кажется, что стоит нам тронуть территориально-пограничный вопрос в одном месте, как это породит цепную реакцию».

В это время кто-то в зале подал голос: «Этого нельзя допустить!»

«Кстати говоря, по сообщениям, которые мы получаем, — это и в открытой печати проходит — в Соединенных Штатах Америки и в некоторых других западных странах считают, что развал Советского Союза предрешен. И уже раздаются не только за рубежом, но и у нас голоса о том, что нормализовать положение нашей страны можно якобы лишь с применением сил Организации Объединенных Наций. Скажу больше. Есть данные о разработке планов умиротворения и даже оккупации Советского Союза в определенных условиях под предлогом установления международного контроля над его ядерным арсеналом. Кстати говоря, нам все труднее приходится на наших границах…

Должен вам сообщить, что нет такого принципиального вопроса, по которому мы не представляли бы объективную, острую, упреждающую, часто нелицеприятную информацию руководству страны и не вносили бы совершенно конкретное предложение. Однако, разумеется, нужна адекватная реакция…

Обстоятельства таковы, — говорил я притихшему депутатскому корпусу, — что без действий чрезвычайного характера уже просто невозможно обойтись. Не видеть этого — равносильно самообману, бездействовать — значит взять на себя тяжелую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия.

Уважаемые товарищи депутаты! В ваших руках находится судьба народов нашей огромной страны, Советского государства, от вашей мудрости и решительности зависит — быть или не быть великой державе, сумеем ли мы остановиться на краю пропасти. Обстановка, видимо, сегодня такова, что требует от всех нас отрешиться от личного, придать должное общегосударственному, и прежде всего — борьбе за сохранение Союза. Все остальное, мне думается, должно быть подчинено этому».

Хочу еще раз напомнить, что все это было сказано мною 17 июня 1991 года. До Беловежских соглашений оставалось менее шести месяцев.

За прошедшее время мое выступление на закрытой сессии Верховного Совета СССР было опубликовано в ряде местных изданий, в 1994 году в газете «Советская Россия», появилось оно и в некоторых зарубежных изданиях. Читатель заметил, что предсказания, к сожалению, сбылись. Наша действительность стала даже более тяжелой и трагической, чем мы предполагали до августовских событий.

С одной стороны, развитие событий сегодня оправдывает инициаторов создания в августе 1991 года Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР. Время показало обоснованность этой меры, и слова о грозящей опасности для Союза не были пустым звуком.

С другой стороны, августовские события не снимают с нас ответственности за все происшедшее, ибо действия по спасению державы должны были быть более решительными и целеустремленными, потому что слишком много было поставлено на карту.

После выступления на сессии мне пришлось ответить на многочисленные вопросы. Более двух часов я стоял на трибуне и старался терпеливо ответить на каждый вопрос, приятный или неприятный, корректный по форме и содержанию или обидный для меня и органов госбезопасности. Но в целом в вопросах членов Верховного Совета, в отдельных их комментариях звучала озабоченность, тревога, и мне казалось, что это говорило о том, что цель выступлении Павлова, Язова, Пуго и моего в какой-то мере была достигнута.

В частности, депутат Амбарцумян поинтересовался прогнозами Комитета госбезопасности о развитии обстановки в Советском Союзе и вокруг него.

Я ответил, что прогнозировать в такой обстановке дело непростое, ввиду влияния на развитие ситуации многих факторов, в том числе и внезапно возникающих. Но тем не менее Комитет госбезопасности на основе обобщений и анализа материалов, как советских, так и полученных из других стран, делает нужные выводы, докладывает их руководству страны, сколь бы нелицеприятными они ни были.

Я заметил, что можно оставаться оптимистом, попытаться найти выход из сложного лабиринта событий и обстоятельств, в которых мы оказались, но при одном условии — если нам удастся сохранить Союз. «Мне представляется, — подчеркнул я, — что все остальное — дело второстепенное. Главное — сохранение нашего Союза».

Я подчеркнул также, что интегрируются Европа, Латинская Америка, интегрируется Азия, создаются союзы пяти, семи, двенадцати государств, временные, на постоянной основе, по отдельным проблемам, по отдельным направлениям экономической жизни, начала объединяться по некоторым позициям даже Африка, по крайней мере отдельные регионы этого континента.

Интеграция — веление времени, естественный процесс. Но что же случилось с нами? Я выразил надежду, что если мы сможем доказать советским людям — а они понятливые, разбираются во многом и в конце концов поймут, — что без Союза мы все пропадем, что без Союза жить невозможно, что без него нет у нас никакой благоприятной перспективы, то это уже будет половина дела. Счел нужным указать на то, что основой нашего Союза должно служить единое экономическое пространство, что Союз — самое дорогое, лучшая гарантия нашего уверенного завтра.

Тут же я подчеркнул, что мы безбожно терзаем нашу историю, подходим к ней исключительно с критических, разносных позиций как в целом, так и по отдельным этапам ее развития. Что не следует обелять период сталинских репрессий, но вместе с тем у нас были яркие страницы, определявшие лицо и перспективы развития нашего государства, позволившие нам выжить и победить в Великой Отечественной войне.

Я указал, что так думают не только трезво мыслящие люди в нашей стране, но об этом же говорят и документы, полученные нами из ряда западных стран конфиденциальным путем, не предназначенные для нас.

До сих пор очень сожалею о том, что заседание Верховного Совета носило закрытый характер, что наши выступления не были услышаны широкой общественностью, всем советским народом. Думаю, в этом случае тогдашнему Президенту Советского Союза труднее было бы отмахнуться от того, что было сказано в наших выступлениях.

Настроение многих народных депутатов, в том числе и спикера Верховного Совета Лукьянова, было таково, что добиться открытого заседания можно было, прояви докладчики настойчивость и отбрось в сторону нежелание как-то «чрезмерно» задеть Горбачева.

После выступления ко мне подходили депутаты, одни выражали согласие, другие отнеслись к нему с пессимизмом, неверием в возможность выправить ситуацию. Помню, один из них бросил фразу, что решил еще раз поверить словам Горбачева.

У меня создалось впечатление, что депутатский корпус отлично понимал всю глубину кризиса, готов был пойти на принятие нужных решений, но все они нуждались в лидере, способном повести за собой, хотели верить Президенту и волей-неволей останавливались на пассивном варианте — еще немного подождать, может быть, все само собой образуется. Как каждый человек где-то в душе верит в собственное бессмертие, так и депутаты, вероятно, полагали, что кругом все будет рушиться, а они, словно чудесный островок, уцелеют, и потому продолжали обсуждать проблемы, проекты постановлений, от которых уже никому не было ни холодно, ни жарко.