Владимир Крючков - Личное дело

По словам руководителя колхоза, труженики понимают, что получили все это благодаря советской власти, Советскому Союзу, с которым, как они считали, связали свою жизнь навсегда, на вечные времена.

Сейчас колхозы в Литве разгоняются. Что стало с этим колхозом и другими хозяйствами? Они ведь не вписываются в новую социально-политическую систему. По принципам этой новой системы они должны быть разрушены, земли их разделены.

А что будет с инфраструктурой, с теми сооружениями, которые были коллективными, общими? Короче говоря, Литва и ее народ, в частности крестьянство, будут наверняка отброшены по условиям жизни на многие десятки лет назад. Конечно, пройдет время, люди одумаются, поймут, что потеряли, и сделают соответствующие выводы. Но через какие лишения и страдания им предстоит пройти!

Невольно вспомнишь произведения литовского писателя Пятраса Цвирки, глубоко и ярко рассказавшего о жизни литовской деревни до Второй мировой войны. Он описал всю убогость жизни литовского крестьянства, его нищету, обездоленность, бесправие.

Неужели литовское село вернется к временам, описанным Пятрасом Цвиркой? Если бы литовские демократы и те, кто поддерживал их, сказали бы всю правду, откровенно признались, к чему стремятся, это пробудило бы сознание литовского сельского труженика, он сделал бы свой выбор, и скорее всего не тот, на который его толкнули сегодня. Да, впрочем, что может простой сельский труженик без советской власти — при ней он хозяин, а без нее — наемная рабочая сила.

…Под влиянием импульсивных решений огромная страна не успевала поворачиваться, ориентироваться. Стали во все большей мере распространяться недоверие, безответственность, критиканство, вседозволенность и беспечность.

1987 год сбил с толку и село. В этот год показатели в сельском хозяйстве были неплохие. Увеличились даже резервы. Страна получила больше сельхозпродукции, чем в предшествующие годы. Отсюда был сделан вывод: экспериментировать можно смелее и на селе.

Нашим изначальным решениям, постановлениям явно не хватало прицельности, расчета, системности. Большая политика стала делаться на глазок.

Помню, как-то Я. Кадар на охотничьем лексиконе весьма образно дал характеристику большой политике. Охотнику очень важно взять точный прицел, сказал он. Если конец ствола сдвинется хотя бы на один миллиметр, то пуля не достигнет цели, она может уклониться в сторону на десятки метров.

А была ли вообще у нас стройная, четкая концепция перестройки? Сейчас можно однозначно ответить на это: «Нет, лишь в общих чертах, в намерениях. Определялась по ходу». К этому добавить, пожалуй, стоит следующее: мы шли, как многим казалось, вперед, а попали в тупиковую ситуацию, не проявив при этом понимания необходимости и умения отступать, дабы избежать большего поражения. Впрочем, по роковому пути народ не шел, его вели.

И еще одно важное обстоятельство. Мы развивали демократические начала в жизни общества, но, к сожалению, не подумали о том, чтобы в случае необходимости сработал соответствующий механизм, приводились в действие резервные позиции, что подправляло бы положение, тормозило бы или, наоборот, стимулировало движение вперед. Такой механизм не был создан. Не говоря уже о расчете фактора времени, с чем мы вообще не в ладах.

Так, многое сделано в борьбе с культом личности, однако привести в точное соответствие с законами роль, возможности, права и ответственность руководителей всех уровней, в том числе и высшего, не удалось.

У первого руководителя сохранялись возможности для маневров, чрезмерного воздействия и даже шантажа высших законодательных органов. Этим в полную меру воспользовался сначала Горбачев, а затем Ельцин.

Сейчас ясно: нужен какой-то период времени для перехода от одного качества государственности к другому. К сожалению, импульсивность, эмоциональность слишком давали о себе знать, даже определяли порой все остальное. Демонтаж партийных руководящих структур был осуществлен в одночасье сверху донизу. Советы не имели ни кадров, ни опыта, чтобы полностью взять на себя функции управления. Паралич, анемия власти стремительно распространились практически по всей стране.

К концу 90-х — началу 1991 года страна оказалась в значительной мере парализованной, экономика плыла по воле волн. Наибольшие потери страна несла в кадрах. Управленческий аппарат действительно насчитывал внушительную цифру — порядка 16–18 миллионов человек. Кстати, никто тогда и предположить не мог, что после развала Союза аппарат управления только в России значительно превысит союзный показатель.

Стремительное сокращение штатов, а то и целых организационных структур управления привело к уходу из народного хозяйства многочисленного отряда высококвалифицированных специалистов — этого интеллектуального и профессионального потенциала страны. Чиновников числом не стало меньше, они перекочевали в иные сферы, часто не производственные. Причина — в предоставлении чрезмерных льгот, преимуществ частному, кооперативному сектору, совместным предприятиям, независимо от того, шла ли речь о производственной, посреднической деятельности или сфере обслуживания. Стала рушиться экономическая основа государства.

В 1990–1991 годах в обществе, пожалуй, не осталось ни одной категории населения, которая не была бы поражена разладом в экономике, политическими страстями, все возрастающей социальной напряженностью. Крайности, неопределенность, взаимоисключающие установки сверху вызывали общее недовольство.

Руководство пыталось найти выход в попытках приспособиться к настроениям населения, но в силу своей слабости, шаткости позиций уже было не способно в чем-то убедить свой народ или повлиять на положение дел. Партийные кадры, коммунисты были деморализованы.

Конечно, главная ответственность ложилась на Г орбачева. Порой он напрочь терял уверенность, и это было очевидно для всех, склонялся то к одной, то к другой точке зрения, а затем узрел спасение в единственном — полном отказе от существовавшей социально-политической системы, в разрушении ее и создании модели, противоположной социалистической.

Как-то Горбачев бросил фразу: «Что только ни делал, ничего не помогает, все напрасно, надо менять систему». У него стали осложняться отношения с партией, ее руководящими органами, Верховным Советом СССР, Съездом народных депутатов, Советом, затем Кабинетом Министров.

Его выступления все чаще походили на споры, выяснения отношений. Он начал нервничать, но, как правило, свою линию проводил. Его доводы всегда сводились к одному: то, что он предлагает, — единственно правильное, в противном случае за последствия он не ручается и т. п.