Роман Белоусов - Хитроумные обманщики

Слагать стихи он начал еще не научившись читать. И надо заметить, в отличие от многих других поэтов, предпочитающих не вспоминать о первых опусах, Шандор Вёреш свои ранние поэтические сочинения позже неоднократно включал в детские рубрики выпускаемых им сборников.

Первое его опубликованное стихотворение появилось в журнале «Нюгат» (с той поры многие годы он будет сотрудничать в нем и со временем станет выдающейся фигурой так называемого третьего поколения «Нюгата»), Молодого поэта заметили — когда в 1934 году вышел первый сборник «Холодно», критика встретила его благосклонно. С этого момента, поощренный критикой и старшими коллегами, Шандор Вёреш выпускает одну за другой новые книги, ему присуждают премию Баумгартена.

Неоднократно ветер дальних странствий врывается в размеренную жизнь скромного библиотекаря. Зимой 1937 года поэт отправляется в путешествие по Индии и Китаю, посещает Цейлон. Вернувшись, продолжает жить и работать в Пече, затем в Секешфехерваре, выпускает том лирических стихов «Медуза». В 1947 году переезжает в Будапешт, женится, получает стипендию для поездки в Рим.

После возвращения для Шандора Вёреша наступили трудные времена. В течение целых семи лет он пишет только детские стихи и вынужденно занимается переводами. Но нет худа без добра, на этом поприще он завоевывает истинное признание. Диапазон его переводческой деятельности простирается от древней индийской и китайской классики, английских и немецких авторов XVIII века до современной поэзии.

В 1957 году вновь выходит сборник его стихов, и отныне каждый год поэт выпускает по книге. Издаются и его переводы, публикуются также отрывки из старой венгерской литературы, разысканиям которых поэт уделяет много времени. Настает день, и поэта удостаивают премии имени Кошута, издают собрание его сочинений.

О нем говорят как о великолепном стихотворце, замечательном мастере формы, создавшем новую ритмику.

И вот я отправляюсь к Шандору Вёрешу на улице Муракози, где поэт поселился несколько лет назад. Мы с переводчиком приехали чуть раньше назначенного срока, так что пришлось немного побродить около дома, разглядывая соседние виллы. Ровно в шесть часов позвонили у калитки и назвали себя в переговорное устройство. Дверь механически раскрылась, и мы оказались в саду, по которому шли, чуть пригнувшись под ветвями деревьев. Когда подошли к дому, я заметил сквозь окно во всю стену холла, как хозяин спускается по лестнице навстречу гостям. Среднего роста, слегка взъерошенные волосы, добрая улыбка — таким увидел я его в первый момент. Некоторая сдержанность, пожалуй даже суховатость, в обращении не мешала ему быть любезным и внимательным. В просторном кабинете, расположенном на втором этаже, нас ожидала хозяйка дома Ами Кораи — известная поэтесса. Хотя они и предупреждены о моем посещении, вручаю свою визитную карточку. На этом заканчивается, так сказать, официальная часть, завязывается беседа.

Шандор Вёреш на мои вопросы отвечает сдержанно, немногословно. Откинувшись на спинку дивана, он пребывает как бы в раздумье. Прежде чем начать говорить, смотрит на тлеющий пепельный столбик сигареты, словно сосредотачивается. Моментами кажется отчужденным, ушедшим в себя. Но я знаю, что это от характера, а отнюдь не от желания избежать многословного ответа. Накануне утром меня предупредил об этом профессор Йожеф Векерди, которого я посетил в библиотеке имени Сечени. Оказалось, что профессор давно знаком с поэтом, в свое время готовил ему подстрочники с санскрита. Узнав, что вечером у меня встреча с Шандором Вёрешем, которого любит как человека и поэта, он и предупредил насчет его немногословности.

— Мне было пятнадцать лет, — рассказывает Шандор Вёреш, — я жил в Пече и учился в гимназии, когда сочинил стихотворение «Старики». С него, можно сказать, все и началось. Так случилось, что стихи заметил сам Золтан Кодай и сочинил к ним музыку. Позже он признался, что стихотворение захватило его, ибо редко приходилось слышать из уст молодого человека выражение, как он сказал, такого искреннего чувства сострадания и жалости к старикам. С тех пор нас связывала долгая дружба, вплоть до его кончины в 1967 году. И я многим ему обязан.

— Ваше собрание сочинений состоит из шести томов. Три из них — переводы, в том числе «Эпос о Гильгамеше» и «Витязь в тигровой шкуре», переводы из Лао-цзы, Цюй Юаня, Шекспира, Шелли, Шевченко, Малларме и др. Немало места занимают переводы с русского. Кого из наших поэтов Вы переводили и кто Вам ближе из них?

— Серьезно занимался Пушкиным и Лермонтовым, Маяковским и Заболоцким. Но с особым удовольствием переводил Есенина и Хлебникова, последний, пожалуй, мне особенно близок, хотя для перевода, как Вы понимаете, он наиболее труден.

— Вы считаетесь знатоком старой венгерской поэзии, не один год изучали ее, собирали утраченные стихи, многие из них вошли в антологии «Три воробья с шестью глазами». Объясните, пожалуйста, что значит этот заголовок?

— Название восходит к словам венгерской народной песни. А по другому говоря, у книги было трое авторов — Ковач, Имре Бата и я — словно воробьи, по зернышку, зорко выклевывавшие забытые перлы поэзии.

— В том числе и стихи Ласло Тоста (1788–1820)?

— Совершенно верно.

— Критика писала, что существует предположение, будто и «Психею» Вы опубликовали «в интересах реабилитации Ласло Тоста»?

— Отчасти это так. Еще в молодости я заинтересовался этим полузабытым поэтом. Одно время думал написать о нем роман, но материал сопротивлялся. Тогда решил дополнить его биографию и ввести в его жизнь женщину — как бы противоположность ему, но и его продолжение, неотъемлемую часть. Так родилась Психея.

— Как?! Значит, Психея — персонаж вымышленный? И она, как и поэт из Вашей поэмы «Гибель Махруха», никогда не существовала?

— Да, с той лишь разницей, что в поэме действие происходит до сотворения мира, а Психея вписана в реальную эпоху.

— Выходит, Ваша Психея — родная сестра Билитис, древнегреческой поэтессы, созданной воображением Пьера Луиса и Анжелики Сафьяновой, порождения фантазии Льва Никулина?

— Если угодно, то да.

— Ставили ли Вы целью мистифицировать читателя?

— Отнюдь нет. Скорее я предложил ему литературную игру. Меня занимала в какой-то мере филологическая проблема: создать стихи в стиле той эпохи, с присущим ей языком, архаизмами, то есть стилистическими средствами того времени убедить в реальности своей героини. Не скажу, что это было легко. Над книгой я работал долгих семь лет.

— Можно ли сказать, что наряду с вымышленными персонажами в книге выведены и реальные люди?

— Конечно, в ней присутствуют известные венгерские литераторы прошлого века. Существовала и семья Лоньаи, к которой принадлежит моя героиня. Это ясно из биографии Психеи, написанной мною от лица ее вымышленного современника.