Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 3

Три государства интересовались Волощиною в политических видах своих: Турция, как завоевательница; Польша, как покровительница завоеванных; Москва, как земля, единоверная с волохами. Испытав невозможность покорить задунайских христиан своему Пророку, правоверные мусульмане обрекли неверных, по своему закону, на рабство, и довольствовались наложенною на них данью, а чтоб эта плата за право жизни приходила в Стамбул без хлопот по взиманию, сделали сборщиком самого князя волошского, равно как и князя мультанского, называемых по-старославянски господарями.

Польша, посредством своих удальцов-русичей, Струсей, Мелецких, Сенявских, Вишневецких, помогала искателям княжеской чести и наживы свергать с престола волошских господарей, мирила своих ставленников с султаном, иногда ей удавалось и совсем освобождать их в свою пользу от султанского вассальства, как это было с господарями Могилами. Россия ограничивалась дружеским общением с господарским правительством, как единоверцами и политическими доброжелателями. Но днепровские казаки, эти черкасы позабытого происхождения, продолжали в Волощине традиционное ремесло свое в силу номадного положения своего среди народов культурных. Арендное престолонаследие волохов представляло им такие случаи к поживе, какой представился их наездническому товариществу в Смутное Время Московского Государства. В XVI столетии они признавали себя не столько подданными короля польского, сколько слугами царя московского, и с этой стороны московское влияние на волошские дела было равномерно с польским. Оно даже перевешивало польское, и именно с того времени, когда римская политика Польши велела ей влиять на воспитание Могил посредством иезуитов. Сделавшись политическим центром и упованием Славянщины Москва, даже не прилагая попечений о том, поддерживала в Волощине славянский элемент, как солнце поддерживает теплоту в планете, входящей в сферу центростремительной силы его.

Волошские господари, по церковной традиции, состояли в духовном вассальстве у России. Молдавская церковь была филиею церкви галицкой, и князья-господари, в качестве верховных ктиторов этой церкви, зависели от галицких митрополитов. Они печатали богослужебные книги во Львове. Этот же православный издревле город отливал для них колокола, и так как православная церковь, говоря вообще, стояла у нас на Украине в запустении, то волошские господари при своем дворе обучали церковному пению поповичей, которые потом являлись в Малороссии дьячками, а из дьячества «совершались в попы». Господари, желая, по примеру московских царей, быть у себя в крае опорою и образцом благочестия, принимали участие и в ставропигиальном львовском братстве, которое хранило в своих подземельях их сокровища. Один из них, Александр Лопушнян, дозволил даже вписать свое имя в число старших братчиков, подобно вельможным польско-русским панам. Иезуиты не сближали их тогда еще, как в последствии Могил, с католическою польщизною путем воспитания богатого юношества. Лопушнян не любил ляхов за их «кривую веру» до такой степени, что, устраивая праздничные трапезы для братства, наказывал, чтобы допускали ляхов за трапезный стол, но не дозволяли присутствовать при богослужении. «У нашем законе» (писал он) «того ся не годит. У стола могут седети и за нас Бога просити, а сами ваши милости пийте и ежте, и нас не забувайте».

Ставропигиальное братство угрожало тогда перейти в беспоповщину, под влиянием разлившегося по всей Польше протестантства. Господарь убеждал его не пренебрегать попом: «...попа ни за що маете» (писал он), «они в домы свои у дни недельный и праздничный, для благословения хлеба, не призываете... Поп межи вами только перекупничеством живится: сам идет до церкви, а попадя идет на рынок с хлебом и цыбулею, також у другого перекупивши, и што с того приторгует, тем ся живят».

Вместе с тем он охранял братство и от другого нечестия, — чтобы мужчины в братской церкви не стояли вместе с женщинами. Так было и у нас в Малороссии: для женщин назначались притворы, которые до сих пор называют бабинцами .

Все вместе показывает, что славянский элемент, и преимущественно малорусско-славянский, господствовал тогда за Днестром во всей своей силе и во всем бессилии.

Этот элемент боролся здесь издавна, со времен еще дако-римских, с элементом румынским, восторжествовавшим наконец при помощи политической махинации.

Казаки слагавшие головы за волошское господарство, и казаки, грабившие православный, почти русский заднестровский край, как Турецкую землю, наполненную по словам кобзарской думы, несчитанным сребром — златом, немерянными поставами сает, одамашков, кармазинов, блаватов, — все они, в войне и в мирных общениях, оглашали Волощину своим москво-русским и польско-русским говором, оживляли своими песнями, своими симпатиями и антипатиями. Они вспахивали копьем, взрыхляли мечом, засевали боевым удальством эту землю посильнее представителей элемента польского, который выставлял здесь одно государственное знамя. На формацию народного духа в Волощине польский элемент влиял только искусственно, из-за спины казацких буйтуров панов и не панов, которые бывали обращены к волохам то враждебною, то дружескою грудью. Когда накопец удалось Польше посадить на волошском престоле одного за другим трех Могил, и тогда еще славянский элемент за Днестром опирался на людей русских и единоверных с русскими. Иезуитская махинация, ознаменовав себя в Польше ополячением дома Острожских, готова была повториться в Волощине над домом приемышей Польши — Могил. Но тут румынский элемент, боровшийся с элементом славянским, выдвинул на поприще господарской деятельности такого человека, который своими способностями превосходил трех Могил и всех соперников их в арендаторском соискании господарского престола. То был Василий Лупул, родом грек, или албанец, или, как думают иные, серб.

Волошские господари Могилы: Иеремия, дядя нашего Петра Могилы, Симеон, отец его, Моисей, родной брат и наследник его, находились в родстве и дружбе с богатейшими польско-русскими домами. Той же политики родства и дружбы держался и Василий Молдавский (как называли Лупула, казаки), сделавшийся господарем в 1637 году. Он был такой же интригант, как и его предшественники, интригант по положению князя-господаря, или господаря-арендатора, присяжный, записной интригант; но далеко превосходил их искусством интриги. Служа нескольким господарям, особенно же Моисею Могиле, своим талантом пройдошества, он усвоил себе их житейскую практику, которая состояла в том, чтобы, поклоняясь от всей души мамоне, тем еще ревностнее кланяться Богу, разумеется, не «духом и истиною». Лупул умел служить не только двум, но и нескольким господам в одно и то же время, — служить не только согласным между собою, но и враждебным.