Николай Устрялов - Политическая доктрина славянофильства

-- По русскому пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем более. Сие и буди, буди79).

По мысли славянофильства, тем только и ценно русское самодержавие в его чистой, неиспорченной историей идее, что есть в нем этот своеобразный "аполитизм". Отдаляя народ от вопросов земного строительства, оно блюдет народную душу. Сам народ, учреждая и принимая царскую власть, являет тем самым свою волю к жизни в духе, в Боге...

Вряд ли нужно доказывать всю фантастичность этой парадоксальной теории анархического монархизма. Но нельзя не признать, что она достаточно характерна для русской политической мысли. Ведь это все тот же исконный русский "максимализм", только религиозно окрашенный. Упорный отрыв от "царства фактов" во славу идей и идеалов. "Факты", увы, этого не прощают...

Впрочем, следует оговориться, что славянофильская мысль, особенно в некоторых статьях Хомякова, пыталась отмежеваться от крайностей отвлеченно-религиозного утопизма. Она готова была, как мы видели, в иерархии культурных и морально-политических ценностей отвести определенные места и принципу права, и принципу государства. Но как только от общих принципиальных соображений она переходила к вопросам конкретной политической действительности, неизменно сказывалась ее романтическая оторванность от жизни. Относительные ценности, теоретически признававшиеся, практически отрицались, как явления зла и порока. И при этом религиозный утопизм соединялся с опасным национальным самоослеплением.

Однако, неправильно было бы исчерпывать оценку политической доктрины славянофильства этою внешнею, элементарной критикой. Нехитрое теперь дело -обличать ошибки политических прогнозов славянофильства, сокрушать его во многом неоправдавшийся оптимизм, громить его близорукую непрактичность. Гораздо интересней и существенней -- вдуматься глубже в общий его облик и уяснить широкий внутренний смысл его утверждений. Тогда не только в более надежном и поучительном свете предстанут его заблуждения, но, пожалуй, вскроется также и положительное его значение в истории нашей общественно-политической мысли.

В настоящее время, после нашумевших работ Шпенглера и Ферреро, некоторые из идей славянофильства положительно выдвигаются в порядок дня. Разве не приходится нам теперь постоянно слышать об утрате органичности, духовной цельности народами Запада?80). Разве любимая тема славянофилов не разрабатывается ныне со всей утонченностью и совершенством современной научной вооруженности? Разве не приспела пора глубокого кризиса начал арифметического демократизма? И разве Ферреро не повторяет, в сущности, рассуждений Тютчева об утрате европейским обществом высших санкций общежития, когда корень нынешних европейских бед усматривает в крушении "принципа власти"?81).

Конечно, тщетно было бы искать в славянофильской публицистике нынешней усложненности, научной вылощенности в постановках всех этих проблем. Но, быть-может, по выразительности и четкости славянофильские предчувствия превосходят нынешний анализ, подобно тому, как примитивы Джотто своею простодушной экспрессией поражают ярче, нежели пышные полотна болонцев...

Когда К. Аксаков проклинал "гарантии", социологически это было, разумеется, несколько наивно, а в плане конкретно-политическом, кроме того, и вредно. Но, если принять во внимание, что внутренним основанием этих неудачных крайностей была идея обязательной религиозной насыщенности всякой здоровой культуры, всякого крепкого общества, -- то соответственно должна углубиться и наша оценка этой стороны славянофильского миросозерцания. В царстве ценностей праву принадлежит подчиненное место, -- вот, в сущности, на чем настаивали славянофилы. "Человек -- это его вера", -- утверждал Киреевский, и отсюда логически вытекало, что вне скреп веры всякие социальные связи окажутся чрезвычайно хрупкими, всякая национальность и тем более государственность -беспочвенной, всякое право -- шатким и пустопорожним. Опять-таки нужно сознаться, что в наши дни эти утверждения начинают наглядно обзаводиться солидным теоретическим фундаментом и богатым материалом жизненных иллюстраций...

Подчеркивая преобладающую роль души человеческой в жизни общества, славянофильская мысль подготовляла и свое решение проблемы, ставшей впоследствии боевою в истории нашего общественного сознания, -- проблемы "людей и учреждений". Когда, после первой русской революции, знаменитые "Вехи" выдвинули идею "теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития", когда они провозгласили, "что внутренняя жизнь личности есть единственная творческая сила человеческого бытия, и что она, а не самодовлеющие начала политического порядка, является единственно-прочным базисом общественного строительства"82), -- они, несомненно, этим элементом своей идеологии примыкали к идейной традиции славянофильства.

Пристального внимания заслуживает, далее, славянофильская теория власти, как повинности, как обязанности, а не привилегии. Власть понимается не как право, не как односторонняя воля, противополагающая себя воле подчиняющейся, -- нет, и властвующий, и подвластный объявляются служителями одной и той же идеи, одной и той же цели. Власть не есть самоцель и самоценность, она -тяжкий долг, служение и самопожертвование. Авторитетный источник ее -народный дух, народное сознание. Славянофильство не может быть причислено к разряду известных науке государственного права "теологических теорий власти". Оно не обожествляет власти непосредственно, равно как и не устанавливает прямой связи между нею и божеством. Оно превращает ее в особый нравственный подвиг, и только таким образом, условно и косвенно, дает ей религиозную санкцию83).

Другой вопрос, в какой степени состоятелен высказанный Хомяковым взгляд на народную souverainetй suprкme. Этот термин, -- "народный суверенитет", -достаточно специфичен в истории политических учений. Он связывается обыкновенно с теорией общественного договора, доктриной французской революции и проч., т.-е. с тою линией мысли, славянофильская оценка которой наглядно отражается в цитированной нами тютчевской статье. Понятно, почему так встрепенуло это хомяковское замечание о. Флоренского. У славянофилов, несомненно, наблюдались некоторые народнические уклоны, дававшие возможность превратного истолкования их философско- политического миросозерцания. Однако, напрасно Флоренский присоединяется к такому превратному и, можно сказать, вульгарному толкованию. По внутреннему смыслу славянофильского учения, "народ", конечно, не есть "избирательный корпус", арифметический механизм, а духовное целостное начало, идейный организм, осуществляющий всей своей жизнью, всею своей историей некую заданную ему свыше миссию. Если славянофильству свойственен демократизм, то это демократизм не формально-политический, не государственно-правовой, а мистический.