Б Вадецкий - Сказание о флотоводце

- Плохо. А что посоветуешь?

- Мост, ваше превосходительство. Без моста никак нельзя.

Учитель недовольно взглянул на старика.

- До моста ли теперь, Матвеев? Что говорить попусту! Мост год строят...

- А вы, ваше превосходительство, мост вроде парома навести прикажите!

- Как же это? - заинтересовался адмирал.

- На спинку кораблей, ваше превосходительство, положить бы его на спинку, - с лаской в голосе произнес ратник.- Корабли, которые без мачт, но на воде держатся и ухода не просят, старые -все одно топить,- их собрать, связать, как плоты на перегоне, и по ним настил. Вот и мост, ваше превосходительство!.

- Откуда ты родом, Матвеев? Из Москвы? - прервал вдруг разговор адмирал.

- Так точно, московский я, ваше превосходительство! Матвеевым звать. Ермолов, батюшка, ополчению московскому командир, знает меня. Не стерпел я, пошел сам со смоленскими, - старик показал взглядом на учителя.

- Спасибо тебе, Матвеев, надоумил! - неожиданно для присутствующих сказал адмирал. - Может быть, сделаем по-твоему.

- Обязательно так, ваше превосходительство, - уверенно подтвердил старик. - Хозяйство на войне - первое дело. Не драку ведем, войну! Как можно без моста?

Нахимов кивнул Левашову и отошел в сторону.

Утром Нахимов долго пробыл в порту.

В цейхгаузах пахло утюжным паром и слежавшейся одеждой.

Инвалиды-каптенармусы показывали адмиралу числящиеся в книгах запасы одежды и постельного белья. Тюфяки лежали грудами до потолка, заполнив склад.

Адмирал сказал:

- Старик один говорит: "Никак нельзя без моста". Думаю, Владимир Алексеевич, ополченец этот прост, но мудр, надо его послушать.

- Прикажу проект писать...

- Проект сам напишу, Владимир Алексеевич. И помолчав:

- Прикажите, когда инженеры проект мой рассмотрят, старика Матвеева ко мне послать.

Корнилов улыбнулся:

- Полюбился он вам?

- И еще о другом вас просить хочу, - не отвечая, продолжал Нахимов, о портовых запасах. Когда мало имеешь - больше надо в запас складывать, когда много - запас сам явится, тогда об экономии печься должно, а не о запасе. Так вот, все снятые с кораблей орудия и не перевезенные на бастионы, в один артиллерийский парк свезти. И по мере нужды из этого парка привозить, не оголяя другие батареи, кои были оснащены лучше. Этим людей меньше огорчать да волновать будем!

- Понимаю вас, Павел Степанович.

- И еще не позабыть бы... графу Остену-Сакену шибко тревожно, как бы лучший лес, самый дорогой, не потерять нам, говорил он мне о том. Я же думаю нынче на бастионы лес этот доставить. Рангоуты старых кораблей слабее будут, а те бревна в обхват и крепости необычной.

- Жаль, Павел Степанович! Адмиралтейство взыщет. Не пришло еще время для такой крайности.

- Придет - поздно будет. Сейчас нужен лес на блиндажи, не потом. И еще одной просьбой вас не порадую. Мы ведь, Владимир Алексеевич, о длительной осаде нас противником не помышляли и потому богатства наши жалеем. И все же надо... парусину, хранимую нами для парусов, на мешки отдать, миллионы мешков с землей потребны, а тросы корабельные, кои помягче, как ни дороги они, для скреплений и для закрытия амбразур пустить. Ночевал на Малахове, слаб еще бастион. Я никому о том не говорил, вам первому! Но, надо признаться, не все сделано, не все-с.

Было за полдень, когда он снова появился на бастионе.

К Малахову на взмыленных лошадях неторопливо везли громадные бревна для укрытий.

Левашов не удержался, вздохнув:

- Какое богатство, ваше превосходительство!

- А вам жаль! - с деланным удивлением отозвался адмирал. - Ну да вы ведь жалостливы!..

В эту минуту оглушающий залп потряс воздух и разорвал нависший над землей утренний туман. Стало совсем светло, словно солнце стремительно поднялось ввысь над горами, вихрь щебня, песка и обломков дерева отчетливо, как самум в пустыне, возник за ближним холмом.

- Началось, - кто-то сказал около Нахимова.

Адмирал поглядел в ту сторону, куда падали ядра. Он пристально следил за канонирами, подбежавшими к орудиям, словно по их поведению судил сейчас о подготовленности и к бою всего бастиона. Он следил за ними не отрываясь, и можно было подумать, что заранее выбрал для своих наблюдений этих людей и не замечает происходящее вокруг. Уже не было возле него унтера Погорельского, и мелькнула у стен хрупкая, стройная фигурка Левашова. В действительности адмирал все успел охватить взглядом: сколь быстро встали на своих постах офицеры и какой помехой оказались оставленные во дворе бастиона телеги. Три комендора, прильнувшие сейчас к орудию, явно радовали адмирала: они действовали с уверенностью, привитой службою на корабле, и это было сейчас для Нахимова главным.

- Бьют по четвертому бастиону, по южной окраине, - запыхавшись доложил, подбежав к Нахимову, адъютант.

Павел Степанович перевел на него взгляд и тихо ответил:

- Знаю, сейчас туда пойдете со мной... Ждите.

Нахимов не пожелал сменить парадного сюртука своего с эполетами, в руке держал подзорную трубу и мог быть легко узнан кем-нибудь из неприятельских стрелков. Нахимов адмирал на корабле - адъютант спокойнее относился бы к этому обстоятельству и яснее представлял бы свои задачи при Нахимове, но сейчас он несколько робел и сам томился своей робостью. Он мог только ждать его приказаний.

Севастополь отвечал из всех своих ста двадцати орудий, стоявших сейчас на батареях и бастионах, но адъютант терялся в определении, кто и откуда ведет огонь. И долго ли будет идти бой!

Корабли стояли на определенной им заранее позиции, против неприятельских, и каждый вел огонь по зримой и открытой цели, один против другого, здесь же незримость самого боя тревожила адъютанта. Он был рад, когда Нахимов приказал привести лошадей. Добравшись вместе с Нахимовым до четвертого бастиона, адъютант понял, что сегодняшний бой будет долгим и пока обе стороны ведут только пристрелку по укреплениям, и от того, как быстро сумеют моряки нащупать и подавить батареи врага, зависит исход сегодняшнего поединка и начало завтрашнего... Он заметил, как преобразился Нахимов, превратившись из строгого наблюдателя в главного артиллериста, ведающего огнем всех пунктов обороны. То и дело он посылал теперь офицеров с приказаниями, куда направить огонь. Батареи французов на Рудольфовой горе и англичан на Зеленой, на двух главных высотах, занятых сейчас врагами, уже как бы стали для него теми же самыми кораблями на море.

Пороховой дым застилал землю туманом, и языки огня, рвущиеся из пушечных жерл, выделялись как красное на белом. Палили корабли и бастионы. Рвались снаряды на улицах, выворачивая камни мостовых и ломая крыши домов. Деревья взлетали, вырванные с корнями, над невидным в пороховом дыму скопищем людей. Оглушенные санитары ползали возле разбитых лафетов, подбирая раненых. Полыхали ближние к берегу дома, и матросские жены тушили их, разламывая топорами и сбрасывая в море горящие бревна. Ведра с водой передавались детьми, вдоль улицы. И над всем этим, организуя сопротивление, властвовала воля человека, появлявшегося верхом то на улице, то на бастионе. Пригнувшись к шее коня, человек этот в обгорелом сюртуке с эполетами, потерявшими блеск, в фуражке с низко надвинутым козырьком боялся одного: как бы не ослабить огонь по неприятелю, не сдать позиций, с которых бьют по нему моряки без суеты и страха. Черный от копоти, вытирая потный лоб таким же черным платком, адмирал кричал сквозь пушечный гул адъютанту: