Аркадий Ваксберг - Прокурор республики

С явными и тайными врагами и послала теперь партия бороться Крыленко: в конце марта Совнарком поручил ему организовать публичное обвинение в революционных трибуналах Советской республики. Этим же постановлением Елена Федоровна Розмирович была назначена руководителем комиссии по расследованию самых важных и крупных политических преступлений.

ЧАС РАСПЛАТЫ

В воскресенье, третьего ноября, накануне первой годовщины Октября, в Москве открывали памятники великим деятелям прошлого: революционерам, писателям, мыслителям. Посреди Александровского сада был воздвигнут бюст Робеспьеру, у кремлевской стены - народным поэтам Никитину и Кольцову, на Трубной площади - Тарасу Шевченко. Готовились торжества, и Крыленко загодя обещал принять в них участие. Он хотел сказать слово о поэтах, прочитать свои любимые стихи.

Но неожиданные события заставили его отказаться от этого плана: в Петроград добровольно пожаловал и передал себя в руки властей Роман Малиновский; предателя доставили в Москву, спешно велось следствие, и уже на пятое ноября был назначен суд.

Целыми днями Крыленко готовился к процессу, которой подводил итог давней и темной истории, нанесшей столько тяжких ударов партии.

...Суд открылся ровно в полдень пятого ноября.

Бывший зал Судебных установлении в Кремле был переполнен. Люди, прошедшие подполье, тюрьмы и ссылки, люди, которые привыкли всегда чувствовать рядом плечо товарища, пришли на заключительный акт трагедии разоблачение того, кого они некогда считали своим другом.

Его ввели под конвоем, и Крыленко, сидевший на возвышении против скамьи подсудимых, не узнал былого "героя". Куда делись его лихость, заносчивость, самодовольство?! Перед судом предстал сломленный, с потухшим взглядом человек, нимало, казалось, не интересующийся своей судьбой.

Неужто и в самом деле ему все было глубоко безразлично? Но тогда зачем же он добровольно вернулся?

Зачем проделал нелегкий путь по опаленной войною Европе из своего безопасного заграничного далека, зачем явился в Смольный, зачем сказал: "Я - Малиновский, судите меня"? Угрызения совести? Но как тогда вяжется с ним эта маска холодного безразличия решительно ко всему? А может быть, эта маска лишь составная часть общего плана? Но какого? Чего же в конце концов он хочет, этот насквозь изолгавшийся человек, который безжалостно торговал своими товарищами и ревностно служил злейшим врагам своего класса? ^

Всего четыре года, день в день, отделяло его от той памятной даты, когда царскими сатрапами были арестованы его товарищи по думской фракции. Ту, почетную, скамью подсудимых он с ними не разделил. Теперь он сидел один на другой скамье подсудимых - позорной.

- Объявляется состав суда...

За столом, покрытым красным сукном, заняли места семеро судей. Их имена, их объективность и честность были всем хорошо известны. И председатель - латышский большевик Отто Карклинь, и столяр, а потом первый советский судья Иван Жуков, и старый подпольщик, рабочий-металлист Михаил Томский...

- Обвиняет Николай Крыленко...

Малиновский медленно приподнял голову, и глаза его на какое-то мгновение встретились с глазами Крыленко.

- Малиновский, встаньте, - сказал Карклинь. - Не желаете ли отвести кого-либо из судей?

- Нет, - быстро ответил Малиновский.

- А обвинителя?

На этот раз он чуть помедлил, но тут же, словно стряхнув с себя груз сомнений, качнул головой:

- Нет...

- Вас защищает защитник Оцеп.

С этим молодым юристом, которому предстояло быть в процессе его противником, Крыленко столкнулся впервые. Накануне звонил Свердлов, рассказывал, что к нему неожиданно пришел со своими сомнениями адвокат: можно ли защищать Малиновского? Отвечает ли это принципам новой морали? Есть ли в этом какойнибудь смысл? Свердлов долго убеждал Оцепа, что защищать нужно, что эта работа полна глубокого смысла, ибо суд не предрешает свой приговор, он хочет досконально во всем разобраться - и *в том, что говорит против подсудимого, и в том, что говорит "за". Разрушая старую адвокатуру, большевики никогда не были против судебной защиты...

- Обвинитель Крыленко, начинайте допрос.

- Расскажите, Малиновский, как и когда вы стали полицейским агентом?

Казалось бы, равнодушный ко всему человек вдруг начал вывертываться и врать. Он стал говорить о глубоких переживаниях, о внутренней борьбе, о мерзостях охранки, которая опутывала ядовитыми щупальцами свои несчастные жертвы.

Крыленко прервал его:

- Гнусности охранки нам известны. Но ведь вы добровольно стали доносчиком, еще будучи солдатом Измайловского полка...

- Нет, неправда...

- ...и получили тогда кличку "Эрнст".

Малиновский хотел снова сказать "нет", но вовремя вспомнил, что следователь Виктор Кингисепп показывал ему архивные документы и протоколы показаний, которые дали еще комиссии Временного правительства его бывшие шефы.

Он промолчал.

- Чем же вас так опутала охранка, что вы не могли выбраться из ее сетей? Жизни ли вашей что-либо угрожало? Свободе? Благополучию?

- Я очень мучился. Ночами не мог заснуть. Не жил, а терзался...

- Вы уклонились от вопроса. Отчего вы запутались в полицейских сетях? Вот ведь другие не запутались...

Малиновский злорадно усмехнулся.

- Не запутались? Ошибаетесь, гражданин обвинитель. В полиции мне объяснили, что страна наводнена агентами. Что измена повсюду... Чуть ли не каждый второй - полицейский осведомитель. И представили доказательства...

Зал пришел в движение. Невозмутимый Карклинь поднял руку, призывая к тишине.

- Обвинитель Крыленко, продолжайте...

- И вы решили: не я, так другой. Лучше уж я... Верно, Малиновский? Вдруг вспомнилось атласное одеяло под лоскутным. Он брезгливо спросил: Сколько же платила вам полиция за ваши... душевные терзания?

Малиновский снова замолчал.

- Вам задан вопрос, - напомнил Карклинь.

Крыленко отыскал глазами Розмирович. Положив блокнот на колени, она грустно что-то писала карандашом, не поднимая головы.

- Отвечайте, Малиновский.

- Пятьсот рублей... А потом, когда я стал членом Думы, семьсот...

И опять всколыхнулся весь зал, и опять Карклинь предостерегающе поднял руку.

- За нарушение порядка буду удалять. Сейчас допрашивается свидетель Виссарионов.

Под конвоем, солдатским шагом, вошел в зал человек богатырского телосложения, которому, казалось, тесен его потрепанный сюртук.

- Ваша фамилия, имя, отчество?

- Виссарионов, Сергей Евлампиевич.

- Чем вы занимались при царском режиме?

- Был чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, затем вице-директором департамента полиции.

О чем думал сейчас Малиновский, увидев перед собой живое напоминание о его прошлом? Не надеялся ли на то, что те, кому он доносил на своих товарищей и раскрывал партийные тайны, сумели удрать за границу, или погибли, или скрылись, или, на худой конец, будут держать язык за зубами, ограждая от заслуженной кары "агента номер один"?