Анна Баринова - Приключения профессионального кладоискателя

Лето уходило – поиски пора было начинать! Итак, Абрамчик проплатил закупку всего необходимого оборудования, бивуачного снаряжения, продуктов и т. п. – и мы отправились на его крутом джипе в путь. В плане было – проехать по всем деревням, которые так или иначе могли подходить под наши критерии. На этот приключенческий круиз ушло у нас около месяца. И это еще немного! Впрочем, поиск нужной деревни удачно совмещался с рыбалкой, отдыхом, периодическими возвращениями в Москву ненадолго… Веселое, в общем, было время!..

Под конец нашей разведывательной экспедиции заезжаем в одну деревню – жилую. Расспрашиваем, как нам проехать по лесу к пропавшей в войну деревеньке С***. Дачники указывают на стоящий уже почти в лесу дом. Мол, там живет какой-то совсем старый угрюмый дед, который ни с кем не общается. Но зато он все дороги и все леса знает – он местный. И живет охотой, собирательством. Вот, говорят, вы к нему подъедете, он вам все расскажет.

Через пару минут постучались к деду. Вышел нам навстречу старик былинного вида. Крепкий и без маразма. Ну, видно то, что старый, то, что за 80, а может, и за 85. Но очень крепкий старикан и очень деловой по виду. Стоит у калитки и прямо и коротко спрашивает:

– Чего хотите?

Мне сразу стало ясно, что прямо и отвечать ему надо:

– Ищем, отец, деревню, которая тут в лесу была, которую немцы сожгли, да потом в нее так никто и не вернулся!

Дед почесал в бороде:

– Зачем она вам?

– Историей войны занимаемся, работа у нас такая…

– А-а-а, – опасливо протянул дед, – раз работа…

И не понравилось мне резко изменившееся выражение его морщинистого лица. Потому я и поспешил разъяснить:

– Мы не людей, мы старые захоронения, места боев на специальной карте обозначаем.

– Опять взялись… – крякнул дед.

Положение исправил Абрамчик:

– Родственники тут его, – кивнул на меня, – отцовские сестры, пропали в войну, а жили в этой деревне! Вот и вздумалось хоть на места посмотреть – ясно, что не найдем никого, он, понимаешь ли, хочет воздух родимый вдохнуть…

– А-а-а-а, – протянул дед, – раз воздух… Это ж какие деньги надо, чтоб доехать сюда! – и пытливо вгляделся в меня из-под нависших бровей: – Как деревня-то называлась?

Я назвал без колебания и продолжил:

– Отец, пригласи в избу, устали с дороги. Мы и угостим, и потолкуем…

Старик неохотно отошел от калитки, пропуская нас. Когда мы вошли в избу, я, увидев иконы в красном углу, троекратно перекрестился. Дед одобрительно закряхтел. Но, когда за мной этого не повторил Абрамчик, дед из-под косматых бровей сверкнул ледком цепких голубых глаз и стал пристально рассматривать черты лица Абрама, пытаясь что-то уловить… Потом за рукав вытянул меня в сени:

– Твой товарищ что – нехристь?! Лба не перекрестил…

Я стал рассказывать, что это хороший человек, спонсор, но еврей. Крещеный, но еще не воцерковленный – обрядов не знает и о правилах поведения православного человека порой забывает. Сейчас забыл, видимо, от усталости. Оставив меня, дед ринулся обратно в горницу, вцепился в руку Абрамчика и вытащил его через сени на улицу, при этом он кричал, что ноги его здесь не будет, что он много натерпелся от этого люда и все в таком же духе…

С большим трудом мне удалось успокоить деда, который соглашался нас приютить и помочь, только если спонсор будет ночевать в машине и к дому не приблизится. Абрам показывал крест, который был у него на шее, объяснял, что он недавно крестился, и мы с ним на пару читали «Отче наш». После часу таких мытарств дед кое-как угомонился, но все равно из-под густых бровей то и дело поглядывал на спонсора: по-русски ли пьет и закусывает?!

Стол с участием московских деликатесов и дедовой ядреной самогонки получился богатым. Вскоре языки развязались. А поскольку дед проникся ко мне доверием, то незаметно так и поведал свою историю. Родом он из Поволжья, где со времен Екатерины II немцы обжились. Я не вполне понял из его рассказа – то ли жил он в немецком поселении, то ли в школу немецкую ходил. Ну и поскольку он достаточно хорошо знал немецкий язык, то закончил потом институт и стал преподавать немецкий в школе. Когда началась война, ему фантастически повезло – попасть на передовую, а не в лагерь. И уж не знаю – назвать ли это везением – но практически сразу он попал в плен. Как одного из очень немногих, кто знал немецкий язык, определили его переводчиком в лагерь военнопленных. И так как он не был ни коммунистом, ни евреем, то очень скоро сделал неплохую карьеру в плену, получив место личного водителя у одного из чиновников среднего звена оккупационной администрации. И вместе с этим немцем разъезжал по оккупированным территориям.

Когда наши стали наступать, он вместе со своим немцем отходил все дальше и дальше на запад. Чиновник ему всецело доверял, понимая, что за сотрудничество с немцами, хотя дед был всего лишь личным водителем, на родине его по головке не погладят. И дед по этой же причине на родину особенно не рвался. Он отступал вместе с немцами, оценив, что если из Польши или Югославии пробовать прорываться к своим, – десять раз по дороге могут и русские, и немцы, и союзники поймать и расстрелять: время лихое, военное – кому разбираться охота?!.

Когда стало совсем горячо, чиновник вместе со своим сослуживцем, чтоб не попасть в плен к русским, решил драпать в зону оккупации союзников. Водитель, будучи проверенным и доверенным лицом, должен был их туда вывезти. А его как раз осенила спасительная мысль – «чем больше сдашь, тем меньше дадут!» – совсем как будет рассуждать впоследствии герой знаменитой кинокомедии!.. Поэтому, не долго думая, притормозил он на глухой лесной дороге – одному наладил монтировкой по башке, второму, скрутил их, развернулся и поехал к нашим.

Наверное, запоздалый подвиг его все же повлиял на отношение к нему советских властей: видимо, привез он двух достаточно полезных немцев. Но свою «десятку» он все же получил и на лесоповале оттрубил.

По возвращении в родной деревне его не приняли: прознали, что у немцев служил и даже по-иному чем «полицай» не называли. Потому и с работой проблемы были, пока не сообразил наняться в соседний леспромхоз – на такой привычный для себя лесоповал. Ну а как годы вышли и сил валить лес не осталось, устроился там же лесником.

– Милое дело, – крякнул, опрокинув очередную стопочку, хозяин, завершая рассказ о своем житье, – живу а лесу, один, иногда по месяцам человечьего лица не вижу. Зато и не трогает никто! Со зверьем – оно и то спокойнее…

Я спросил осторожно:

– Если б с немцами работать не согласились, сгноили бы в концлагере или расстрел?

Дед покачал головой:

– Не знаю. И никто тогда сказать не мог… Мне ни Софью-Властьевну нашу, ни Адольфов режим любить не за что. Но от немцев, как ни странно, я все же меньше беды видел… А наши-то в свое время моих родителей раскулачили и деда старого расстреляли. По доносу – он угрожающе покосился на Абрамчика, – соседа одного, еврея.