Эльвира Ватала - Великие рогоносцы

А он почему-то не спешит к умирающей возлюбленной. Он почему-то оттягивает свой визит. Конечно, он плачет, он скорбит, но вот сесть на коня и примчаться быстро к Габриэль не может. Всем ясно, что Габриэль отравлена. Всем ясно почему. Парламент не хотел огромной компрометации Франции, чтобы королевой стала королевская шлюха. Габриэль умерла, когда король был только на полпути от Фонтенбло к Парижу. Узнав от курьера печальное известие о смерти Габриэль, король не пожелал ехать дальше — не воскреснет ведь! И правильно сделал, ибо от его «прекрасного ангела» мало чего хорошего осталось. Она так подурнела (яд какой-то злостный был) и искривилась, что народ явно тут «руку дьявола» увидел. И было Габриэль во время ее смерти всего двадцать шесть лет. И знал бы этот «прекрасный ангел», как любовь короля воздушным шариком лопнула, когда корона в нее вмешалась, сидела бы тихо в своем гнездышке, детей бы воспитывала, мужа, «покорного рогоносца» бы почитала. Никогда ни одного разу он ей в любовных утехах не помешал.

Сестра Габриэль, которая на короткое время стала любовницей Генриха, искренне возмущалась, как быстро король забыл своего «прекрасного ангела». Всего только три месяца носил по ней траур. Потом сделал два решительных шага — женился и любовницу себе взял. Исключительную. Генриетта де Антраг ее имя. Любовницу даже раньше жены. Король разглядывается еще за невестами и на вопрос де Сюлли, какая супруга ему надобна, так отвечал: «В жене мне нужно найти красоту тела, целомудренность в жизни, услужливость в характере, проворство ума, плодовитость в браке, высокость в происхождении и большие площади в имении. Но думаю, что такая женщина еще не родилась. Сюлли ответил: „Что же, поищем более реальное“».

Реальность оказалась далеко не романтической: крупная, дебелая тридцатилетняя флорентийка со сворой в семь тысяч итальянцев прибыла в качестве жены в Парижский двор. Ее внешний вид отталкивающий, и историки не поскупились на очень нелестные отзывы о ее внешнем виде. Внутренний мир — не лучше. Воспитываясь на флорентийском дворе при боку старушек — сплетниц-тетушек — и полном безразличии отца, всецело занятого своей второй женой, Мария Медичи усвоила этот мещанский мир — духовной нищеты и ничтожных желаний. Карты, сплетни, сплетни, карты и какое-то там мало-мальское воспитание. «У нее вкус к интригам. Жирная, здоровая баба, дебелая и с красивыми руками и роскошной грудью. Вульгарна».

«На нас смотрит белотелая, почти тучная женщина с круглыми невыразительными глазами, в которых легко читалась сварливость, леность мысли, взбалмошность, надменное упрямство. Придворных коробили ее грубые жесты, вульгарность».

«С юных лет Мария Медичи полюбила собеседниц — болтушек, наушниц, охотниц подсматривать и подслушивать. Это низкий мир сводниц и сплетниц».

«Как мало они были похожи. Стремительный беарнец и ленивая флорентийка. Он — весь исполненный остроумия, живости, она — холодного высокомерия, упрямая с тяжеловесным телом и духом.

Да, не очень подходящую для себя партию выбрал Генрих IV. И единственно, за что история может благодарить Марию Медичи, так это за то, что рожала она будущих королев и королей. Сын — Людовик XIII, одна дочь Генриэтта — королева английская, жена Карла I, вторая Елизавета, королева испанская — жена Фердинанда IV. К своим детям любви не чувствует, они отвечают ей тем же. И, когда на старость лет сын Людовик XIII выгнал ее с французского двора, ни один из детей не посмел и не захотел взять мать к себе. Она гуляла, гуляла по иностранным дворам и умерла в полной нищете и одиночестве где-то на квартире Рубенса, которому в свое время заказывала расписать себя на стенах дворца двадцатью девятью фресками.

Романисты и хроникеры, исторические писатели с большей или меньшей дозой таланта пытаются изобразить брачную ночь Генриха IV и Марии Медичи. И в этом фарсе, в этих саркастических описаниях таится не юмор — угроза. Вот у Генриха Манна в юбках Марии Медичи прячется зловещая карлица, ее молочная сестра, реально существовавшая, только с той разницей, что карлицей не была, по юбкам не пряталась, а взяла неограниченную власть умной женщины над глупой Марией Медичи.

„Ему (Генриху IV. — Э. В.) предстоит иметь дело с весьма объемными формами. В те времена, когда он был жаден до всякой новизны, такое изобилие плоти не отвратило бы его. (Ему 46 лет. — Э. В.) Теперь в нем этой жадности нет. Перед ним, между темными занавесями в постели лежала женщина, в опытности которой сомнений быть не могло, левая рука ее обхватила одну из увесистых грудей, мощная волна плоти перекатывалась через руку. Другая, раскрытая, свисала с крайне широкой и необычайно плоской ляжки: новизна для наблюдателя. Ни единой линии тела без складок и отеков. Раскрытая рука выражает вожделение, неуклюжее голое вожделение, живот содрогается, вся его громада отклонена в бок. Голова закинута назад, что прежде всего изображает жертвенную покорность. Вся громада ее тела обрушилась на Генриха, ничем не обделив его“.

Нет, это не Рио де Жанейро, пардон, не Даная нагая, хотя, по нашему дилетантскому мнению, Даная со своим огромным животом, коротенькими ножками и крючковатым носом больше на беременную купчиху похожа, чем на символ сексопиля.

Но мы свое частное мнение оставляем и обратимся к другим историческим источникам, более симпатично к Марии Медичи относящимся. Но и они не могут не подчеркнуть полное несоответствие этой пары: рубашечность и грубость Генриха IV и сексуальную опытность Марии Медичи. Один только Александр Дюма несколько более снисходителен к этой паре. У него Генрих IV — само воплощение галантности, а Мария Медичи покорности. Не будем винить в этой позитивной гиперболизации великого французского романиста, хотя исторические документы, увековеченные в дневниках придворных, распространяются о двухдневном безутешном плаче Марии Медичи по поводу своей брачной ночи, которую восприняла как жестокое надругательство над своим телом.

Король воскликнул:;„Вот и я мадам! Я явился верхом и не захватил постели, а потому, учитывая жуткий холод, умоляю уделить мне половину вашей“. Мария присела в глубоком поклоне, хотела встать на колени, чтобы поцеловать руку короля, но Генрих этого не снес: поднял ее и поцеловал ее в лицо с той очаровательной воспитанностью, которой умел так хорошо сопровождать свои комплименты».

Впрочем не важно, был ли галантен Генрих IV с Марией Медичи в первую брачную ночь. Скоро у них начнутся дикие скандалы, с воплями, слезами, рукоприкладством, мало чем отличающиеся от скандалов в несчастливых мещанских семьях. Две вещи выводили Марию Медичи из себя: внебрачные дети мужа и его многочисленные любовницы. А он еще удобства ради помещал их в том же дворце, в котором жила его жена.