Эльвира Ватала - Любовные утехи русских цариц

Но вернемся к нашему неправильно воспитуемому Иоанну Антоновичу.

Русские вельможи опомнились наконец и стали спрашивать себя: «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина», пардон, это не из той оперы. В нашем случае они такой вот вопрос задали: «А по какому такому праву этот маленький немец, Брауншвейг по отцу, Мекленбург по матери, царствует в русской России?» А ведь он царствовал. Ровно 404 дня официально императором всея России будет малолетний Иоанн Антонович. И если при Анне Иоанновне всем управлял Бирон, то и Анна Леопольдовна себе управителя взяла: им стал граф Остерман, а также ее подруженька закадычная и с царицей неразлучная Юлианна. Попасть к Анне Леопольдовне, минуя Юлианну, было абсолютно невозможно. Наша русская история, с малыми вариантами, все время повторяется. Таких неразлучных и непонятных для нормального разумения подруг история нам представила в лице последней царицы дома Романовых, и вообще последней, Александры Федоровны и ее фрейлины Анны Вырубовой, без которой тоже никакие дела, ни государственные, ни личные, не решались, хотя была она женщиной весьма ограниченной, с мещанскими вкусами и малым образованием, внешне несимпатичной. И некоторые сравнивали ее с «пузырем от сдобного теста», а императрица в моменты злости называла ее «коровой», а в моменты хорошего настроения осыпала цветами.

Фрейлина Юлианна Менгден, несомненно, умнее и проницательнее Вырубовой, она не раз выражала опасения насчет веселящейся Елизаветы, как претендентки, законной притом, на русский престол. Но Анна Леопольдовна, живя довольно дружественно с дочерью Петра, от таких подозрений только отмахивалась, вероломства со стороны Елизаветы не допускала, будучи вполне уверена, что у той «не то на уме». Но когда ее министр Остерман официально такое опасение выразил, сказав следующее: «Ваше высочество, мне доносят, что у царевны Елизаветы Петровны опять устраиваются какие-то тайные совещания. Я боюсь, что…» — царица его прервала: «Ах, граф, я уверена, вы ошибаетесь. Елизавета так мила, так любезна со мною, так преданна мне, что все это, очевидно, только измышления ее врагов, которые хотят поссорить меня с царевной», — но все же призадумалась.

И как бы то ни было, червь сомнения поселился в душе не уверенной в себе Анны Леопольдовны. Она решила честно и откровенно (о, святая простота, что хуже воровства!) поговорить с Елизаветой, в своей наивности полагая, что Елизавета расплачется и скажет: «Да, ваше величество, я, негодная, возымела такое преступное желание законный трон покойного батюшки занять и с этой целью в казармах Преображенского полка пребываю и там не только кокетничаю с солдатами, но и серьезные разговоры, на государственный заговор смахивающие, веду, но после нашего с вами откровенного разговора я, конечно, больше туда ни шагу и вообще престолом русским интересоваться позабуду». Ну, конечно, обе расплачутся от умиления. Правда во всем этом была такая, что обе действительно расплакались, но Елизавета все отрицала и, горячо обняв свою дальнюю родственницу, заверила ее, что никаких тайных переговоров не ведет и вести не будет и даже не помышляет у законной правительницы (хм, хм…) русский трон отобрать. Успокоила, словом, свою царствующую родственницу. Ну та на всякий пожарный случай попросила ее, чтобы с министром Лестоком и французским посланником Шетарди больше не встречалась и вольнолюбивые помыслы их не перенимала, а то, гляди, наряду с женским кокетством вдруг тщеславные и вольнолюбивые намерения появятся. Елизавета все это торжественно пообещала, но поняла, что дальше тянуть с заговором и троном нельзя.

Заговор может быть раскрыт, а последствия его… сами знаете, что с русскими заговорщиками бывает. Короче, в один из наиближайших дней принцесса вышла из саней и, явившись к солдатам в казармы, со всей серьезностью спросила: «Признаете ли вы меня за дочь вашего императора, батюшки Петра Великого?» Ну, они все поклонились ей в ноги и дружным хором отвечали: «Конечно, признаем, какие могут быть сомнения?»

Все, словом, выразили желание ей повиноваться — триста человек вооруженных до зубов солдат вошли во дворец и застали ничего не подозревающую Анну Леопольдовну врасплох. Ну, конечно, ее тотчас арестовали, а она не только не протестовала, но еще и обрадовалась: «Ох, как хорошо, что все обошлось без кровопролития». Елизавета Петровна с малолетним царем Иоанном Антоновичем весьма гуманно поступила: она взяла его на руки, поцеловала и сказала следующие слова: «Бедное дитя! Ты невинно, но твои родители несут тяжелую вину». А дитяти было девять месяцев от роду. И вот до взрослого возраста он будет пребывать в камере Шлиссельбургской крепости, смутно что-то припоминая полузатуманенным рассудком, какие-то обрывочные разговоры своих тюремщиков относительно своего царственного происхождения. В его камеру попеременно будут приезжать то Петр III, то Екатерина Великая, пока наконец какой-то Мирович, спровоцированный самими властями, не вздумает его освободить. Тогда тюремщики без всякого сожаления убьют Иоанна Антоновича, и на этом его несчастливая жизнь узника закончится. Но была она немного менее несчастливой некоторых мировых узников. О, история богата на такие примеры.

Вспомним хотя бы Железную Маску, томящуюся в Бастилии много лет. Это был странный узник, о котором до сих пор историки спорят, был ли это или нет незаконнорожденный сын Анны Австрийской, как две капли воды похожий на ее законнорожденного сына Людовика XIV и вынужденный из-за этого подобия всю жизнь под страхом смерти проходить, а правильнее — просидеть в железной маске. А был это человек знатного рода: сам губернатор стоял перед ним по стойке смирно, носил он тонкое кружевное белье, что даже законному сыну Людовику XIV не всегда разрешалось из-за скупости кардинала Мазарини, играл на гитаре, но даже врач, лечивший его и осмотревший его язык, никогда не видел его лица. Еду ему приносили изысканную, с королевского стола, но маску, имеющую в нижней части лица пружину, он не имел права снимать даже во время еды. И умер этот бедняга, пытаясь что-то сообщить миру о своем таинственном существовании и выбросив серебряную тарелку с письмом в окошко. Но судьба и тут сыграла с ним злую шутку. Безграмотный рыбак выловил тарелку, увидел начертанные там для него непонятные буквы и отнес ее побледневшему губернатору. Тем дело кончилось. Железная Маска бесславно умер, унеся свою тайну в могилу, а для писателей хороший сюжет остался, который они по своему нраву и вкусу из века в век переделывали, фальсифицируя историю.

Конечно, девятимесячный Иоанн Антонович не мог запомнить, что он делал 404 дня своей жизни на русском престоле. Но дело в том, что он почти шесть лет пребывал в Риге вместе с родителями, а Елизавете Петровне в письмах доносили об опасности пребывания родителей совместно с опальным ребенком: «Император-малютка, играючи с собачкой, бьет ее по лбу, а как его спросят: кому-де, батюшка, голову отсечешь, то он отвечает, что Василию Федоровичу Салтыкову». Во избежание непредвиденных в будущем Других отрубленных голов решено было семью разделить. И семью в 1742 году перевезли в Двинск, а императора сначала в Соловецкий монастырь, потом, уже шестнадцатилетнего, в Шлиссельбургскую крепость, с поручением кормить его хорошо, но о царственном происхождении — ни слова. И давали ему обед из пяти блюд и ужин из пяти, а вина по одной бутылке в день, а пива шесть бутылок, а квасу неограниченное количество! И ровно до двадцатидвухлетнего года томился, хотя и на хороших харчах, но без малейшей свободы передвижения, только по длинной камере, наш царь Иоанн Антонович.