Сергей Баленко - Афганистан. Честь имею!

Вася ошалело крутил головой, оглядывая весь этот негауптвахтный комфорт, и молчал. Наконец в нем вызрела реакция:

— Товарищ старший лейтенант, а как же это? Ведь не положено. Меня ж самого посадят, если узнают.

— А ты никому не говори.

— Как же не говорить? Ведь начальники караула…

— Каждый начальник караула может оказаться на моем месте, — загадочно проговорил Зубов. — Ладно, Вася, Аллах не выдаст, свинья не съест. Иди, спать буду.

Еще не было в его сознательной жизни столько сна подряд. Убаюкивало мерное рокотание кондиционера, холодные струи заставляли кутаться в одеяло, дремота благостно растворяла в груди горький комок обиды и тревоги. В мареве сонных грез всплывали лица жены и дочери, родителей. Не просыпаться бы!

Чекисты все же «раскололи» наводчика. По сговору с душманами он вел разведроту Зубова в ловушку. Когда об этом доложили комбату, у того исказилось всегда спокойно‑холодное скульптурно‑правильное лицо. В глазах засветилась радость, что Зубов, его офицер Зубов, не виноват и честь батальона будет восстановлена, а из черной дыры открытого рта должен был вот‑вот вырваться крик боли и раскаяния, но так и застрял, захлебнувшись в досадливом кряке.

«Как же теперь быть с посаженным на гауптвахту самолюбивым бунтарем? О происшествии знают во всех частях джелалабадского гарнизона. Пойдет гулять легенда, как дуролом‑комбат зря обидел талантливого командира роты. Что же делать? Послать кого‑нибудь, чтобы передал приказ об освобождении? Но надо знать характер этого строптивца. Откажется выходить, стервец. Потребует „наказания виновных, восстановления попранной справедливости“. Чего доброго, в Кабул „телегу“ пошлет, мол, боевого офицера „с грязью смешали“. Придется идти самому, хоть это и унизительно. Не пристало комбату перед ротным извиняться. Мало ли что бывает?! Ну, накричал, оскорбил… Мне, что ли, не приходилось? В армии, да в боевой обстановке… Проглоти и не кашляй! А перед этим, видишь ли, надо расшаркаться. Да еще неизвестно, соизволит ли его светлость принять твои извинения. Ишь какое поколение пошло», — рассуждал сам с собой комбат, а ноги несли на гауптвахту.

По старой командирской привычке он начал с разноса выскочившего ему навстречу с рапортом начальника караула. Всегда найдется статья Устава гарнизонной и караульной службы, которую в точности не выполняют. Переходя от камеры к камере, ожидая за каждой очередной дверью Зубова, распекая зычным баритоном начальника караула, комбат уже разговаривал с ним, зная, что тот его слышит.

— А ты не ерепенься, не ерепенься! Подумаешь, какие мы нежные! Сделал начальник замечание — мотай на ус и претворяй!

Открыв дверь с номером 12, комбат сразу догадался по комфорту о зубовской самодеятельности и обрадовался возможности позубоскалить: с юмора легче начинать тяжелый разговор.

— А это что у вас тут, товарищ начальник караула? Филиал санатория «Фирюза»? Или кабинет интенсивной терапии?

— Никак нет! — подавлено, механически отвечал начкар, которому было не до юмора.

— Кто здесь сидит? Или лежит? — взглянул на завернутую с головой в одеяло мумию на кровати, как можно равнодушнее спросил комбат.

— Старший лейтенант Зубов.

— Где вы видите старшего лейтенанта? Если бы Зубов был здесь, он приветствовал бы своего комбата, как положено по Уставу, так или нет? А здесь, видите, никого нет.

Комбат прошел к кровати и неожиданно плюхнулся на спину Зубова. Увесистый, в сотню килограммов «аргумент» подполковника озадачил Олега. Ничего не придумав, он решил молча терпеть.

— У‑уф! Отдохнуть немного здесь от жары, что ли? — устраиваясь поудобней, сказал комбат и попросил начкара открыть бутылку минеральной воды.

— Вы для чего сюда поставлены, прапорщик? — между глотками начал рассуждать подполковник. — Если вы заявляете, что в этой камере находится Зубов, а его нет, то как мне вас понимать? — Начальник караула и хлопающий глазами над его головой Вася отвечать, естественно, не могли. А комбат загадочным беззлобно‑ворчливым голосом продолжал:

— Если перед вами отбывающий наказание офицер, вы обязаны его содержать в строгости и никуда не выпускать. А если вы знали, что офицер Зубов ни в чем не виноват, создали для него комфортные условия да еще и самовольно отпустили, то значит — что? — вы превысили свои полномочия.

Намек подполковника дошел до Зубова. Радостная волна надежды подбросила его и скинула комбата.

— Ба! — закричал подполковник. — Зубов действительно здесь! А то думаю, куда наш герой запропастился?

Слово «герой» еще больше придало Зубову уверенности, что комбат пришел не зря, что обвинения будут сняты, но он все же сдерживал себя в напряженном недоверии.

— Идите‑ка, ребята, по своим делам, — махнул комбат в сторону повеселевших караульщиков. — А ты вставай, поговорим.

— Чего говорить! Читайте приговор.

— Приговор, так приговор! Вот твой партбилет, удостоверение. Ты был прав, провокатора подсунули… Давай забудем, что наговорили в сердцах. Да и некогда сейчас. Твоя рота переходит под командование опергруппы армии. Под Хостом дорогу через перевал надо пробивать. На тебя — личный приказ. Один день на сборы, послезавтра выходишь.

Выслушивал комбата Зубов уже с застегнутым воротничком, вытянувшись по‑уставному. По увлажненным его глазам комбат понял, что прощен, что извинений формальных не требуется, и крепким мужским рукопожатием инцидент был исчерпан.

Не позволявший ни на миллиметр сократить дистанцию между собой и подчиненным, сегодня комбат был неузнаваем, непривычно размягчен. Уже одно «сидение» на спине Зубова и разыгранный им спектакль никак не вязались с обликом сурового командира, к которому он приучил всех. И Олег почувствовал, что сквозь застегнутый подполковничий мундир пробивается что‑то «гражданское», не военное. Его тоже потянуло к этому «сухарю». Еще мгновение, и они обнялись бы, но комбат, глухо откашлявшись, сказал:

— Завтра приезжает мой заменщик. Будь здоров! Не поминай лихом, — и еще раз тряхнул руку ротного.

Афганистан… Афган… Скоро два года, как Олег Зубов здесь, в этом прокаленном, пропыленном, иссеченном и заминированном краю. Вот он, этот край, перед ним, во весь стол. Вернее, не весь Афган, а окрестности Джелалабада, где по всем азимутам два года он шнырял со своими разведчиками. Нанеся на карту последний тактический знак, Олег потянулся и посмотрел в окно. Ночь была еще непроглядна, особенно из освещенной комнаты, но, даже не глядя на часы, он понял, что рассвет близок, по едва заметной окантовке гор на востоке.

Мысль нанести на карту свой боевой опыт, чтобы заменщики не тыкались, как слепые котята, пришла перед сном и подбросила с постели. И вот эта мысль реализована в один присест, за одну ночь. «А ничего, — похвалил он себя, любуясь разрисованной картой. — Надо показать другим „старикам“. Вдруг что‑то упустил…»