Алексей Дмитриевский - Русские на Афоне. Очерк жизни и деятельности игумена священноархимандриата Макария (Сушкина)

Нельзя не упомянуть здесь об о. иеромонахе Илиодоре, который долгое время заведовал подворьем в Солуни и ныне считается в числе «представительных» старцев своей обители; об о. Иларионе, деятельнейшем сотруднике о. архимандрита Иеронима и экономе новоафонской Симоно-Канонитской обители, об о. Иосифе, долгое время состоявшем заведующим подворьем монастыря в г. Солуни и любителе-пчеловоде, который ныне почти всецело посвятил себя уходу за «Божией пчелкой», об о. Алексее, управляющем ныне подворьем в С.-Петербурге, и об о. Иоанникие, живом и умном доверенном монастыря на подворье в Константинополе. Но назвать по имени всех отцов, потрудившихся и трудящихся еще на пользу и с честью для русской Пантелеимоновской обители на Афоне и тем заслуживших себе признательность, нет никакой возможности. Мы верим, что имена этих невидимых миру тружеников-ратоборцев за русское дело на Святой Горе напишутся в «книге живота».

После всего нами сказанного в предшествующих главах мы, наконец, подошли к событиям глубокого интереса и величайшей важности в истории русской общины Пантелеимоновского монастыря на Святой Горе Афонской. Посему, чтобы перейти к дальнейшему рассказу и этот переход сделать естественным, мы оглянемся назад и в общих чертах постараемся охарактеризовать: – что представляла из себя небольшая сравнительно кучка русских иноков накануне этих событий, которым суждено было не только взволновать святогорских отшельников на долгое время, но даже занимать умы великих дипломатов первоклассных европейских государств? Это с одной стороны. С другой, каков тот элемент, упорную борьбу с которым должна была выдержать эта община неожиданно для себя, чтобы отстоять право на свое существование на Святой Горе и скрытый антагонизм которого она должна была чувствовать потом в течение многих лет до наших дней? Чтобы быть беспристрастным, мы характеристику эту сделаем красноречивыми словами большого знатока Востока и замечательного ученого археолога графа Мельхиора Вогюэ, случайно посетившего Афонскую Гору во время разгара этой борьбы. « Элемент русский , – пишет он, – так еще мал, он до того стушевывается при общем взгляде на общину, что мы даже не упомянули о нем в нашем эскизе. Я говорю, – продолжает граф Вогюэ, – об элементе славянском, о группе русских, которые в числе семи или восьми сот монахов населяют один из наибольших монастырей на Афоне, именно монастырь св. Пантелеймона, и два скита во имя св. Андрея и пророка Илии . Здесь нет и речи о каком-нибудь упадке сил, о разложении; напротив того, приходится иметь дело с поколением новым, нетронутым, которое хотя и уносит нас в средние века, но в средние века Запада. Должно быть были важные причины, заставившие этих неофитов переселиться сюда из своих степей. Все уставы они исполняют со всею строгостью и с охотою предаются некоторым работам. Эти русские монахи составляют одну тесную семью, повинующуюся и горячо любящую свое отечество, это покорное орудие находится в руках нескольких настоятелей, одаренных редкими административными способностями . Группа эта быстро развивается, будучи вполне обеспечена (?) в материальном отношении. Известно, как ревностно Россия оберегает свои религиозные учреждения в Палестине; с теми же чувствами, если еще не в сильнейшей степени она относится к своим афонским детищам. Благодаря обильным приношениям своей матери-родины, все русские постройки в монастыре процветают и улучшаются в той мере, как греческие ветшают и беднеют; русские покупают здесь земли, постоянно строят новые келлии, возобновляют громадные храмы, величественно украшая их… Они имеют свою типографию, свои собственные мастерские гравировальные и фотографические , которые во всевозможных видах и произведениях распространяют их понятия о Святой Горе.

Едва ли нам нужно объяснять значение этой небольшой кучки людей, тесно связанных между собою, деятельных, богатых и в то же время владеющих землею среди общества разобщенного, предоставленного своим собственным средствам. Влияние этой группы и уважение, чувствуемое к ней в такой среде, как Афон, находящейся почти в самом центре Востока, превосходит все, что только можно вообразить, исходя из наших общественных привычек. Влияние это обусловливается богатством, независимостью и энергией, т. е. теми условиями жизни, которые обыкновенно сильно уважаются в стране, где их не существует. Не трудно угадать, после того, тот страшный антагонизм, который должен был возникнуть между прежними обладателями Горы и новыми пришельцами, явившимися с таким сильным аппетитом к их скудной трапезе. Вся жизнь, на которую только способен Афон, ныне сосредоточилась в этой борьбе . Невольные опасения, внушаемые отживающему поколению монахов необыкновенною деятельностию руководителей русской общины, их явным превосходством, составляют одно из самых интересных зрелищ, уцелевших еще для путешественников. Заставая за делом этих суровых апостолов, нам казалось, что пред нами предстали древние франконские и саксонские монахи, так удачно разрушившие некогда феодальное здание. Всегда в дороге или пешком, или на корабле, на пути в Карею или в Стамбул, не чувствительные к физической усталости, не знающие покоя, проповедующие и дома, и с высоты своего седла, из всех страстей сего мира сохранившие одну только любовь к своей народности – они напоминали нам собою апостолов XII века Бернарда и Арнольда Бресчианского» [161]. Так писал о русской монашеской общине на Афоне в данное время по сравнению ее с общинами греческих монастырей ученый иностранец, и нам ничего не остается прибавить к сказанному. Sapienti sat [162].

Русские иноки, вступившие в Пантелеимоновский монастырь в 1840 году вместе с о. Иеронимом, хотя поселились в нем по усиленной просьбе греческих монахов, однако эти последние и не думали считать их равными себе. Греки смотрели на русских как на пришелцов, своих рабов, которые обязаны были за плохой приют и крайне скудный стол работать на монастырь, подвергаться всевозможного рода лишениям, нуждам и т. п. Малочисленность русской братии, безвыходно тяжелое положение монастырских финансов и полная почти скудость личных средств – все это заставляло русскую братию временно мириться с своим приниженным положением в монастыре.

Посещение Афона и в частности русского Пантелеимоновского монастыря в 1845 году великим князем Константином Николаевичем [163]подняло престиж русских в глазах греков-афонитов, и сами русские афонцы стали с этих пор смотреть на себя, как на членов или представителей великой русской нации. Последовавший вскоре за тем прилив русских иноков, весьма значительный приток пожертвований в руки русского духовника, который, как и раньше, продолжал поддерживать единодушие между разноплеменною братиею и делился всем с греками, и также чрезмерное высокомерие и надменность этих последних по отношению к русским побудило наших соотечественников возвысить свой голос на самозащиту, заявить и о своих правах в монастыре. Однако эти заявления начались с весьма умеренных требований и только лишь потом уже постепенно росли и росли, благодаря начавшимся внутренним неурядицам. Так, когда количество братии из русских, после крымской кампании, возросло свыше ста человек, то они заявили игумену и греческой братии желание слышать на трапезе чтение по-русски или по-славянски, хотя бы два раза в неделю, а именно в среду и пятницу, причем и трапезу в эти дни благословлял бы русский иеромонах. Игумен Герасим, и благомыслящая часть греческой братии, имея в виду заботы русской братии «о благосостоянии монастыря» и «неуклонные труды», согласились на просьбу русских, но ревнители не по разуму воспротивились и долгое время не являлись на трапезу в те дни, когда чтение было по-славянски. Это происходило в 1857 году, а в 1866 году был установлен относительно чтения на трапезе нынешний порядок, т. е. один день читать по-г речески, а другой день по-славянск и. Такой же порядок был заведен и относительно псалмопений в храме.