Василий Васильев - И дух наш молод

Причины моего ареста до сих пор, как говорится, покрыты мраком неизвестности. Нас обвиняли в распространении большевистских листовок, прокламаций. За такой "проступок" можно было тогда пересажать весь Путиловский завод.

Петр Викторов, впоследствии известный чекист школы Дзержинского, тоже не был причастен к распространению листовок в тот день. После Октября я встречал его неоднократно. Уполномоченный ОГПУ, начальник особого отдела, начальник областного управления и т. д. А вот с моим тезкой - Василием Синицыным - мы больше не виделись: он, как я узнал недавно, стал комиссаром отряда Красной гвардии и погиб в 1918 году под Псковом.

Второго апреля нас, человек 75, перевели из тюрьмы на станцию, посадили в арестантские вагоны и под усиленным конвоем отправили в район Старой Руссы в 178-й запасной полк.

Началась ускоренная военная подготовка. Сначала шагистика, строевые занятия, потом изучение оружия, тактико-строевые занятия и т. д. Я проявил хорошие способности в стрелковом деле. Это было результатом науки охотника Зырянова. В стрельбе показал отличные результаты, в связи с чем был назначен в пулеметный расчет.

Меня вызвали в канцелярию 3-й роты. Подпоручик Нефедов кратко расспросил, с какого я завода и цеха, сколько лет работал на заводе и... все. После этого поздним вечером собрали нас, человек 15 или 16, и отправили в дисциплинарный батальон в район села Медведь.

За что меня туда отправили, я тогда так и не узнал. Только в августе, после ранения, в полевом госпитале выяснилось, кому я обязан таким поворотом в моей судьбе.

В третьей роте 178-го полка я подружился с солдатом Николаем Шмаковым, рабочим Балтийского завода. Он был старше меня года на два, успел насидеться в окопах и получить ранение. Долгие вечера мы разговаривали с ним о наших заводских и семейных делах. Мой рассказ о визите царя на наш завод привел Шмакова в неописуемый восторг.

Каким-то образом к нему в доверие вошел ефрейтор Гнатюк. Он оказался негодяем и о наших разговорах донес фельдфебелю Петрову. В результате дисциплинарный батальон. Обо всем этом рассказал мне Николай Шмаков, когда я выписывался из госпиталя и уезжал в Петроград.

Дисциплинарный батальон хуже тюрьмы. Мордобой, издевательство над солдатами считалось тут привычным, обязательным.

Наш взводный старший унтер-офицер Дьяченко (кавалер трех Георгиев) и ефрейтор Ершов прослыли настоящими палачами. Они били солдат, часами заставляли их в жару стоять под ружьем с полной выкладкой. Не каждый выдерживал такие пытки. Солдаты нередко теряли сознание. Как-то, без всякой на то причины, Ершов ударил по лицу солдата Притулу и выбил ему зуб. Тот залился кровью. Подошел Дьяченко и приказал солдату выйти из строя. Сквозь слезы Притула спросил Дьяченко: "Господин унтер-офицер, за что он меня?" Вместо ответа - сильный удар в ухо. Солдат упал, а унтер-офицер и ефрейтор продолжали его бить. Послышались отдельные голоса: "Довольно! За что вы бьете его?"

Солдата отнесли в казарму, где им занялся фельдшер, а нас гоняли до упаду. Сил не было бежать, многие падали от изнеможения. Будь у нас оружие, патроны, плохо пришлось бы нашим мучителям. Да и нам не избежать военно-полевого суда.

Прошло больше шести десятилетий, а не забывается.

Приблизительно за две недели до отправки на фронт прекратился мордобой. Началась усиленная боевая подготовка: штыковой бой, стрельба и атаки, атаки, атаки! Из фронтовых частей, из команды выздоравливающих прибыли унтер-офицер и ефрейторы - все бывалые фронтовики. Появился у нас в роте прапорщик Крылов. Офицеры ненавидели его за то, что он не позволял никому грубо обращаться с солдатами, а солдаты любили, как родного отца.

В июле нас отправили на фронт. После ночного марша мы расположились в лесу юго-восточнее Двинска. Положение на фронте было относительно спокойное. Стрельба на отдельных участках проводилась в определенное время с немецкой пунктуальностью.

Утром войска Юго-Западного и Западного фронтов перешли в наступление. Над всей линией окопов, проволочных заграждений загудели, заговорили сотни пушек. 18 июля в батальоне стало известно: войска Юго-Западного фронта успешно продвигаются вперед, немецкая армия разбита, в панике отступает. Ночью нас переправили через Западную Двину. Пройдя маршем верст восемнадцать, мы на рассвете заняли окопы какой-то части 14-го стрелкового корпуса. Но на этом наступление захлебнулось. Не хватило снарядов. Авангарды не успели закрепиться.

Так мы попали в июльскую мясорубку 1916 года. Утром после тщательной артиллерийской подготовки немцы перешли в контрнаступление. На нас тучей двигались тесно сомкнутые атакующие ряды. Батальон подняли в контратаку.

Многие говорят, что не знали страха в бою. Не верю этому. Слева от меня шел мой наставник - разжалованный унтер-офицер Иван Дмитриевич Верещагин. Уралец, на фронте с первых дней войны, дважды раненный, по-своему мудрый и справедливый. Разжаловали его и отправили в дисциплинарный батальон за то, что, защищая солдата, ударил фельдфебеля. Иван Дмитриевич не раз говорил мне: "Запомни, сынок, нет такого героя, который не боится в бою снаряда, пули, штыка. Кто смерти не боится - невелика птица, а вот кто жизнь полюбил, тот страх погубил. Герой не тот, кто не боится, а кто умеет своевременно побороть страх. Страху в глаза гляди, не смигни, а смигнешь - пропадешь. Растеряешься - пиши пропало!" Была у моего наставника и главная, как он говорил, пословица: "Хочешь жить - бейся насмерть".

В то утро под Двинском у нас и выхода другого не было: сзади - мы это знали - пулеметы полевой жандармерии и приказ расстреливать в упор всех, кто будет отступать.

Оставалось не больше тридцати метров до вражеских позиций. Нервы были напряжены до предела! И вот я не выдержал и... с перепугу (сознаюсь в этом сейчас) побежал вперед. "Вася, Вася!" - слышу где-то позади голос своего наставника. А я уже вонзил штык в грудь вражеского солдата. Он упал. Тут я почувствовал сильный удар по голове - потерял на некоторое время сознание.

Придя в себя, увидел, что вокруг идет ожесточенный рукопашный бой. Поднялся. Ноги как не свои, голова кружится. Смотрю - невдалеке от меня немец сбивает с ног нашего любимца - прапорщика Крылова. Откуда силы взялись! Схватил винтовку и - немца в бок штыком. Он зашатался, упал. Силы снова оставили меня. Я свалился рядом с убитым немцем и прапорщиком Крыловым. Потом нас с Крыловым подобрали санитары и отправили в полевой госпиталь, расположенный в лесах юго-западнее Пскова. Сюда же попал Иван Дмитриевич Верещагин, тоже раненный в этом бою.

Так состоялось мое боевое крещение. Потянулись госпитальные будни. Много было передумано тогда. Не раз вспоминались слова отца и дяди Ивана в дни моего "патриотического" зуда. Я, как и все рабочие, любил свой завод, свой город, Неву. Я любил свою родину - Россию. Но между мной и родиной стояли царь, генералы, банкиры, Путилов, полицейские, жандармы. Они угнетали нас, а мы кормили вшей, задыхались от газов, гибли в атаках, защищая награбленное ими богатство, их интересы. Закончится война - снова иди на поклон к заводчику, мастеру: возьмите на работу. И нет никакой уверенности в завтрашнем дне, в том, что тебя, несмотря на все твои боевые заслуги, не выбросят на улицу, не оставят без средств к существованию. Так думал я. Так думали многие мои боевые товарищи.