Василий Сталин - «От отца не отрекаюсь!» Запрещенные мемуары сына Вождя

Есть много людей, за которых я благодарен судьбе. Благодарен за то, что она свела меня с ними, позволила чему-то у них научиться. В числе этих людей и Капитолина. Мне очень жаль, что наше счастье было таким недолгим. И жаль, что сейчас его уже не вернуть. Все изменилось. Кто-то из древних греков очень верно подметил, что в одну и ту же воду нельзя войти дважды.

Служба в должности командующего ВВС Московского округа началась у меня с того, с чего не должна была начинаться. С конфликта с непосредственным начальником, маршалом Мерецковым [138]. Мерецков – человек непростой. Характер у него непростой и судьба такая же непростая. Он всю жизнь провел в армии. Начинал комиссаром в Гражданскую, постепенно дорос до начальника Генштаба. Мерецков не очень хорошо разбирается в людях. Если бы разбирался, то не стал бы якшаться с такими, как Уборевич [139]. Уборевич, будучи арестованным, дал показания на Мерецкова. Мерецкова арестовали, из тюрьмы он написал отцу письмо с просьбой разобраться. Отец решил, что Мерецкова можно освободить. Не знаю, убедился ли отец в его невиновности или решил, что он заслуживает возможности искупить свою вину. Если отец видел, что человек еще способен исправиться, то давал такую возможность. Некоторых завлекали во вражеские сети обманом, не все в этих сетях окончательно запутались, многие, осознав свою вину, помогали следствию. «Если человек один раз оступился и осознал, то можно простить», – говорил отец, делая ударение на словах «один раз». К тем, кто оступился повторно, никакого снисхождения не было. Ошибки случаются всегда и везде. Еще древние римляне говорили, что человеку свойственно ошибаться. Следователи тоже люди и тоже могут допускать ошибки. Ошибки, а не намеренное обвинение ни в чем не повинного человека, как это было в моем случае. Сейчас вывернули все таким образом, будто при отце сажали всех без разбору. Не разбирали, кто прав, а кто нет. И отец якобы этому потворствовал. Зачем это ему было надо, я так и не понял. Потворствовал, и все тут! Даже заставлял сажать как можно больше. Невиновных. На самом же деле все было не так. Я знаю несколько случаев, когда отец помогал невинно осужденным восстановить свое честное имя. Если ему жаловались на ошибки следствия, он давал поручение разобраться и доложить. Приведу один пример, хотя могу привести с десяток. В 37-м были выявлены недостатки в работе Центрального аэроклуба. Когда начали вникать, за недостатками проступило нечто большее. В летном деле недостатки, недочеты и разгильдяйство чреваты гибелью людей, поэтому к состоянию дел в аэроклубе было проявлено особое внимание. Люди, кстати, тоже гибли. Разбилось два или три самолета, из-за нарушения правил погибли две парашютистки. Девчата пытались превзойти друг друга в затяжном прыжке и увлеклись. Обе раскрыли парашюты слишком поздно, почти у самой земли. Затяжной прыжок очень опасное дело, требующее мгновенной реакции и умения четко оценивать обстановку. Нельзя допускать людей к затяжным прыжкам, тем более к соревновательным, до тех пор, пока нет полной уверенности в том, что они к этому готовы. Но главное было не в этом, а в том, что в аэроклубе действовала хорошо законспирированная троцкистская организация. Враги готовили террористический акт, собирались атаковать с воздуха ноябрьский парад на Красной площади. Главой организации был руководитель аэроклуба Дейч. Когда-то он начинал в ЧК вместе с Дзержинским [140]и Петерсом [141]. Работал председателем Одесской губчека [142], начальником Главупра [143]шерстяной промышленности наркомлегпрома [144], был членом КСК [145]. Дейч считал себя птицей высокого полета. Когда за недостатки в работе его перебросили руководить аэроклубом, затаил обиду. Не раз заявлял во всеуслышание, что должен был стать наркомом, а вместо этого стал главным спортивным комиссаром. Вроде бы в шутку заявлял, а на самом деле всерьез. Но дело не в Дейче и его шайке, а в том, что к ним случайно оказался причислен хороший парень, журналист Евгений Рябчиков. Он был настолько подавлен случившимся, что смирился с незаслуженным наказанием и отбывал срок в Норильске. Бывают такие люди, которых несчастье пригибает к земле. С Евгением был знаком конструктор Яковлев. Он не знал, что тот был арестован. Уже во время войны узнал, что Евгений осужден и отбывает срок в Норильске, хотя считает себя невиновным. Яковлев – человек честный, с хорошо развитым чувством справедливости. Говорю об этом, потому что хорошо его знаю. Мы дружили, несмотря на разницу в возрасте (он на 15 лет старше меня). Во время одной из встреч с отцом Яковлев рассказал ему про Рябчикова. Сказал, что знал его как честного комсомольца, настоящего советского человека, и попросил разобраться. Месяца не прошло, как несправедливо осужденный человек вернулся домой. Просьбы такого характера, касающиеся восстановления справедливости, отец никогда не оставлял без внимания. И с НКВД спрашивал строго за ошибки и перегибы. Говорил: «Заставь дурака богу молиться, он и себе лоб расшибет, и другим».

О дураках, расшибающих лбы, можно говорить бесконечно. Жизнь то и дело подкидывает примеры. Во время командования округом [146]я решил, что нужно уделять больше внимания женам офицеров. Дал команду развивать самодеятельность, организовал для женщин занятия по истории партии, обязал посещать политинформации, семинары проводил, занятия по стрельбе. Жена офицера – тоже боец, должна уметь стрелять. Получил двойную выгоду. Жизнь у офицерских жен стала интереснее, а от этого атмосфера в гарнизонах заметно улучшилась. Меньше стало сплетен, измен, ссор. Когда человек делом занят, ему о чем-то плохом думать некогда. Семейные конфликты не пустячное дело. Они сильно сказываются на боеготовности офицеров. Вместо того чтобы выспаться, всю ночь ссорился с женой, утром сел в самолет злой и невыспавшийся и разбился. А было несколько случаев падений, когда всерьез подозревали самоубийство. Когда начинали интересоваться бытом погибших летчиков, выяснялась одна и та же картина – измена жены, переживания. Я таких поступков не понимал. Самоубийство не выход из положения, а трусливое бегство от трудностей. Но если уж подперло, то зачем гробить машину, создавать опасность для других? У каждого офицера есть табельное оружие, можно застрелиться. Или решение разом покончить со всеми хлопотами приходило прямо в небе, и искушение было так велико, что люди ему поддавались? Не знаю, я во время полетов ни о чем постороннем не думаю. Не могу думать. В 50-м с моими летчиками несколько месяцев работал профессор из психиатрической клиники. Расспрашивал, записывал, изучал, как полеты влияют на психику. По его поводу мне звонил кто-то из заместителей министра, объяснял, что дело очень важное и ручался, что лишнего профессор спрашивать не станет. Не знаю, к каким выводам пришел тот профессор. У меня на этот счет свое мнение. Небо проявляет человека. В небе сразу видно, кто чего стоит. Слетает напускное, видно истинное лицо. И полеты, насколько мне известно, на психику не влияют. Если, конечно, человек не трус и паникер. Но речь сейчас не об этом, а о том, что некоторые офицерские жены так сильно втянулись в общественную работу, что забросили свои домашние дела и обязанности. Этим сразу же воспользовались злопыхатели, начавшие рассуждать о том, что от самодурства командующего страдают офицеры. Дома не убраны, дети не кормлены, потому что генерал Сталин сверх всякой меры нагрузил женщин общественной работой. При желании любой полезный почин можно очернить. Все можно очернить. Тем более все знали, что отец ко мне относится строго, поблажек не делает, вот и пытались, критикуя меня, продемонстрировать ему свою «принципиальность».