Татьяна Миронова - Броня генетической памяти

Эти древние языческие представления довольно стойко сохранялись в поверьях русского народа. Во Владимирской губернии люди говорили, что умерший грудной ребенок три дня тоскует по матери, а потом ангелы несут его на «забытную реку» и дают испить ее воды, после чего младенец забывает о матери. В понимании русских на Вологодчине этот свет отделен от другого «забыть-рекой» , перейдя через которую на сороковой день после смерти, человек забывал все, что с ним было на земле.

Слово рай известно в русском языке и в иных огласовках – вырей, ирий, вырай, именно в сказочный вырей , согласно архаичным славянским представлениям, улетают зимовать птицы, путь же их пролегает через реку, омут или водоворот.

Связь загробного мира с образом реки и заречного пространства наблюдается у многих древних народов. Река Стикс и перевозчик через нее душ умерших Харон в древнегреческой мифологии, египетский бог Озирис, путь умершего человека к которому следовал по водной глади на погребальной лодке, индийский обычай кремации умершего и последующее развеивание его праха над рекой – все это «заречные» представления о царстве мертвых. Такие далекие друг от друга народы, как майори и кельты, одинаково мыслили царство мертвых находящимся под водой. Древние славяне не были исключением. Русские летописи донесли до нас обычай хоронить покойника в лодке, которая стала прообразом гроба, самого же умершего в русских народных говорах до сих пор именуют райник . Кстати, слово радуга , чаще всего встречающееся в русском языке в огласовке райдуга , указывает на его связь с заречным раем. Загадочность игры радужных цветов и явление радуги именно над рекой навевали образ светлой заречной страны без страданий и болезней. Русское выражение потусторонний мир отчетливо указывает на представление о пребывании душ умерших – не вверху или внизу по отношению к живущим, а по ту сторону , через речную границу.

Если реконструировать, как понятие рай превратилось в часть языческого мировоззрения славян, то сначала это было видение рая как места, находящегося где-то за рекой. Именно там находился потусторонний мир, оттуда являлась людям загадочная рай дуга. Со словом рай было соотнесено в сознании язычников местопребывание душ усопших предков, и возникли обряды погребения или трупосожжения в лодке, связанные с заречным представлением о посмертном обитании умерших. В этом виде понятие о рае тысячелетиями укоренялось в сознании славян-язычников. Заметим, что в языческий рай переселялись все умершие. В мировоззрении славян не существовало посмертного разграничения. Все уходили на тот свет, все имели равную участь, на что указывало выражение тот свет –мир, куда попадают все умершие. Христианское же мировоззрение – иное, в нем нераскаявшиеся грешники и добрые христиане имеют разную посмертную судьбу. Христианским миссионерам требовалось наиболее доступно объяснить это новокрещенным славянам. Вот тогда-то и пригодилось привычное и понятное слово рай , которое обнимало собой у язычников весь тот свет , а у христиан стало обозначением места лишь для душ спасенных христиан. Грешным же уготован ад –слово заимствованное из греческого языка и означает «пропасть». Обратим внимание на то, что христианские просветители славян не оборвали преемственности между крещеными славянами и их язычниками-предками. Закрепив слово рай в славянском христианском богословии и удержав за ним значение места вечного блаженства, миссионеры сохранили у славян убеждение, что души их языческих отцов и дедов спасены и обитают в раю.

Совсем иначе сложились христианские представления о загробном мире в языках большинства неславянских языческих народов Европы. Латинское infernum и его переогласовка во всех романских языках, а также немецкое hцlle , английское hell – все эти наименования языческого мира мертвых исконно обозначали «нижний, пещерный мир», «пропасть», «преисподняя» и были приспособлены миссионерами для именования ада при крещении европейцев. На Западе народными и сугубо языческими были как раз названия ада, преисподней. Понятие и название paradise «рай» заимствовано из греческого языка и укоренилось лишь вместе с христианством. То есть на Западе миссионерство загоняло предков языческих народов в преисподнюю, четко разграничивая посмертную судьбу христиан и язычников. В этом коренится последующее глубокое различие между светлостью и свободным оптимизмом Православной веры и сумрачным аскетизмом, дисциплинарной строгостью католичества. Русское Православие донесло до нас всеобщую надежду на спасение, основанную на мироощущении наших языческих предков, не боявшихся посмертного возмездия и смело смотревших смерти в лицо.

Христианский рай – продолжение славянского языческого рая, в представление о котором христианские миссионеры внесли мировоззренческие изменения. Но, что очень важно подчеркнуть, изменения не разрывали преемственности новообращенных христиан славянского рода со своими язычниками-предками, давали надежду на непременную встречу с ними в раю, а следовательно, один из важнейших древних народных устоев – культ предков – сохранялся нерушимо и даже принес с собой в христианство такие языческие празднования, как Радуницу, день поминовения усопших на Светлой неделе (слово это звучало в древности как Райдоница), и родительские дни, когда христианам полагается ходить на могилы предков, поминать их в храмах и за трапезой.

Мироощущение, в котором рай представлялся естественным завершением земной жизни человека, непременно светлое, потому и характер русского народа, уповавшего на благой исход своего бытия, неунывающий, терпеливо стойкий, как бы ни были трудны перипетии русской истории. Нам свойственно верить, что «Не узнав горя, не узнаешь и радости», что «Все перемелется – мука будет», и что «Хорошего – понемножку» . Не случайно формулой нашей стойкости стало упорное и одновременно насмешливое ничего! Этим словом, как колом или дубиной, мы отмахиваемся от всякой напасти: болезнь ли одолела – ничего, перетерпим; враг ли подступил – ничего, отобьемся; друг ли предал – ничего, переможем. Мы детей своих, когда упадут и расшибутся, успокаиваем все тем же – ничего, пройдет. Мы в ответ на всякое участливое отношение к нашему горю, чтобы не раскваситься, не расклеиться в жалости к себе отвечаем: «Да ничего! Переживем!». Этим поражающим всякого нерусского человека, бессмысленным на первый взгляд ничего , а еще залихватскими ништо, ништяк, ниче; мы смеемся над горькой судьбиной, превозмогаем, стиснув зубы, беду, сами себя убеждаем в пустячности боли, в преодолении горя, в неизбежности победы. Удалое русское ничего ! во все времена делало нас самым терпеливым, самым стойким, а потому непобедимым народом, ведающим искони, что за нашу стойкость, упорство и терпение нас непременно ожидает светлый рай. Вот россыпь поговорок, приучающих русского человека не бояться смерти: «Живи не тужи, помрешь не заплачешь», «Жить надейся, а умирать готовься», «Не на живот рождаемся, а на смерть», «Умел пожить, умей и умереть».