Гораций Верне - История Наполеона

Летиция, мать Наполеона, имела привычку говорить про него, когда он уже стал императором: "Что бы император ни говорил, а все-таки он добрый человек". Бурриенн свидетельствует то же, хотя и говорит, что Наполеон показывал вид, будто не верит в существование дружбы, и утверждал, что никого не любит. Такое противоречие объясняется различием положений: человек государственный не должен иметь частных привязанностей, и в этом-то отношении Наполеон говорил, что никого не любит. Но вне политики природа и над ним брала власть. Во время итальянских кампаний, после одного жаркого сражения, Бонапарт в сопровождении своего главного штаба проезжал по полю битвы, покрытому ранеными и мертвыми; свита его, в упоении восторгом победы, не обращала внимания на плачевное зрелище и не удерживалась от изъявлений этого восторга. Вдруг главнокомандующий увидел собаку, которая выла, припав к трупу австрийского солдата, и остановился:

"Взгляните, господа, - сказал он, - вот собака, которая дает нам урок человеколюбия".

Мы уже сказали, что хотя новая конституция и вверила исполнительную власть трем консулам, но тем не менее все знали, что вся власть сосредоточена в руках одного первого консула. По словам Бурриенна, Камбасерес и Лебрен, при самом их возведении на степень консульского достоинства, более походили на ассистентов, чем на товарищей Бонапарта. Следовательно, Франция на самом деле приняла снова тот же образ монархического правления, от которого так безумно, так преступно отказалась; от республики сохранилось одно только имя. От первого консула все зависело и должно было зависеть, потому что этого требовало стечение тогдашних обстоятельств. Талейран это предчувствовал и, как ловкий ранний царедворец, сказал Бонапарту в самый первый раз, как вошел к нему в кабинет в звании министра иностранных дел:

"Вы, гражданин консул, доверили мне Министерство иностранных дел, и я оправдаю ваше доверие; но я считаю себя обязанным теперь же сказать вам, что не стану заниматься ни с кем, кроме вас. С моей стороны тут нет никакой пустой гордости, и я поступаю таким образом единственно для блага Франции. Для надлежащего управления ею и для единства действий вам следует быть первым консулом, и надобно, чтобы в руках первого консула было все, что прямо относится к политике, то есть Министерства внутренних дел и полиция для дел внутренних, мое министерство для внешних, и два великих средства исполнения намерений - военное и морское. И поэтому лучше всего, чтобы министры этих пяти департаментов занимались единственно с вами. Управление юстицией и финансами, конечно, соединено множеством нитей с политикой, но все-таки не так с нею связано. И если вы позволите сказать, то я полагал бы вверить второму консулу, очень искусному юриспруденту, высшую власть над юстицией; а третьему, весьма знающему в финансовой части, предоставить полное заведование ею. Это бы заняло, это бы забавляло их; а вы, генерал, имея в своем распоряжении все жизненные силы правительства, достигли бы исполнения вашего благородного намерения - восстановления Франции". Когда Талейран вышел, Наполеон сказал своему секретарю: "Знаете ли, Талейран прекрасный советник. Он человек очень-очень умный ... и ловок. Мне и самому хочется сделать то, что он советует. Конечно, тот, кто идет один, ступает вернее. Лебрен честный человек, да у него в голове не политика, а сочинение книг; в Камбасересе осталось еще много кое-чего от революции. Мое правление должно быть совершенно новым правлением".

Между тем Бонапарт, опасаясь новой междоусобной войны в западных областях, написал к ним прокламацию, которой предостерегал беречься англичан. Эти предостережения не могли не удержать общего восстания по той простой причине, что их поддерживала шестидесягитысячная армия. Но поборники законной королевской власти, опираясь на правоту своего дела, все еще не клали оружия и были готовы возобновить борьбу. Они поняли, однако же, что время междоусобий прошло, и история благородных вандейцев кончилась по необходимости; от нее сохранилась только память геройских подвигов и неизменной верности!

Бонапарт, зная, что достоинство любит получать знаки отличия, поощряющие его усердие, раздал сто почетных сабель тем из солдат, которые наиболее отличились в сражениях; и это внимание к простым воинам было принято со всеобщим одобрением.

На благодарственное письмо, полученное по этому случаю от гренадерского сержанта по прозванию Он, Бонапарт отвечал: "Я получил письмо твое, мой храбрый товарищ, и мне известны все твои доблестные дела. Ты, после смерти храброго Бенезетта, остался самый храбрый гренадер во всей армии. Ты получил одну из почетных сабель, розданных мною отличным воинам, и все они соглашаются с тем, что ты более всех ее заслуживал.

Я очень желаю с тобою увидеться; военный министр посылает тебе повеление приехать в Париж".

Каковы бы ни были тайные побуждения, заставлявшие Наполеона принимать на себя такую личину искренности и простоты в обращении, но все же такого рода поступки, будь они и следствием расчетов властолюбия, лучше смотрятся, чем то, как он давал праздники в честь лиц, которые, будто бы, избавили его в Сен-Клу от опасностей, которым он вовсе и не подвергался. Впрочем, нет сомнения, что все действия Наполеона, имевшие целью привлечь к нему народное расположение, были направлены на исполнение его честолюбивых замыслов. Ученые и артисты получали разного рода поощрения; народная промышленность, убитая междоусобием, воскресла и развилась с силой, еще больше прежней. Основан Французский банк; мера и вес учреждены положительно; словом, Бонапарт, как верховный правитель государства, исполнял то, что замышлял сделать еще в бытность свою главнокомандующим армией, когда старался обогатить Национальный музей, входил в сношения с профессорами, назначал в свой штаб людей ученых и при случае подписывался "Член Академии наук".

Первый консул тем ревностнее заботился об успехах просвещения и их поощрении, что сам, в дни молодости, мечтал о знаменитости на ученом поприще и даже собирался превзойти Ньютона. "Когда я был молод, - говорит он, - то воображал сделаться изобретателем, Ньютоном". Жофруа Сент-Илер рассказывает, что Бонапарт однажды при нем сказал: "Военная служба стала моим ремеслом; но это случилось не по моей воле, а по стечению обстоятельств". В последние минуты своего пребывания в Каире, услышав слова Монжа: "Никому не сравниться с Ньютоном; открыть можно было только один мир, - другого нет!", Наполеон с жаром возразил: "Что слышу? один мир!.. А что же вы скажете о мире подробностей? Думал ли о нем кто-нибудь из вас? А я, я веровал в него с пятнадцатилетнего моего возраста... Кто наблюдал за притяжением и силами наименьших атомов, которые беспрестанно носятся вокруг нас?.."