Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

На Варшавской конференции по лесу, созванной польско-балтийско-скандинавской торговой палатой 25–27 июня 1931 г., советская сторона была представлена участником берлинских переговоров заместителем председателя правления «Экспортлеса» Э. Пором [703]. Однако, судя по всему, проблемы взаимодействия «Экспортлеса» с финскими и шведскими экспортерами в Варшаве не обсуждались. Трехсторонние переговоры были продолжены 28–29 июня в Копенгагене. Противоречия выявились в объемах квот («Экспортлес» требовал 40 % общего сбыта), в вопросах финансирования и длительности соглашения (советская сторона предлагала соглашение только на 1932 г., финны и шведы – на три года). Единственным достижением явилась договоренность о созыве очередной конференции в 1932 г. в Лондоне. Среди финских деловых кругов не было единства по вопросу о необходимости заключения соглашения с «Экспортлесом», однако, большинство высказывалось за достижение договоренности. Правительство Финляндии сформировало делегацию для трехсторонних переговоров во главе с Гуннаром Яатиненом. В нее также вошли горный советник Якоб фон Юлин, доктор Вильгельм Розенлев, консул Аугуст Снелльман, генеральный консул Аксель Солитандер и исполнительный директор Э.Ф. Вреде. Согласно инструкциям, делегация, в крайнем случае, могла согласиться на 35 % долю для «Экспортлеса», однако, такой подход не встретил отклика шведской стороны [704].

Экономический кризис вынуждал Москву искать любых, даже самых незначительных источников поступления валюты. По словам Б.С. Стомонякова, понятие «второстепенного экспорта» (ягоды, грибы, раки, муравьиные яйца, обрезки кожи и т. д. и т. п. утратило смысл, все стало «первостепенным». Сторонникам сближения СССР со Швецией и Финляндией оставалось сетовать на то, что в Москве к лесной проблеме подходят только с точки зрения выгод нашего экспорта, забывая, что хорошие отношения с финскими и шведскими лесоэкспортерами – база для советской политики на Севере Европы [705]. Осенью 1931 г. при обсуждении (по инициативе А.П. Розенгольца и Данишевского) вопроса о переговорах со шведскими лесоэкспортерами [706]на Политбюро было решено требовать предоставления кредита на шесть лет в размере 15 млн. долларов, если советская квота составит 48 %, или 20 млн., если квота будет не ниже 40 % (без учета продаж леса на Дальнем Востоке). Новая переговорная позиция также не привела к соглашению с финскими и шведскими экспортерами. Желание заставить конкурентов быть более покладистыми, побудило А.П. Розенгольца предложить в декабре 1932 г. Политбюро следующую тактику: затягивать переговоры, не идя на их срыв, при этом одновременно форсировать продажу советского леса на европейском рынке, не останавливаясь перед некоторым снижением цен. Политбюро согласилось с предложением А.П. Розенгольца [707].

Отзвуком безрезультатных переговоров о временном соглашении по лесному экспорту явилось заявление эстонского правительства, в мае 1931 г. вспомнившего том, что Тартуским мирным договором за Эстонией было признано право получения в России лесной концессии в размере 1 млн. десятин. Посланник Ю. Сельямаа вручил Б.С. Стомонякову 18 мая меморандум о предоставлении Эстонии лесной концессии в Восточной Карелии (200–300 тыс. десятин) [708]. Практических последствий демарш Таллина не возымел.

11 марта 1931 г.

Опросом членов Политбюро

60/38. – О Румынии.

Принять предложение НКИД.

Выписка послана: т. Литвинову.

Протокол № 29 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 15.3.1931. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 166.

В середине февраля 1931 г. советник румынской миссии в Лондоне и участник переговоров с СССР в 1920–1924 гг. Чиотори возобновил усилия по установлению контакта с советским полпредством. Используя посредничество известного журналиста и специалиста по Восточной Европе У. Стида, Чиотори сообщил советнику полпредства, что «имеет полномочия отправиться в Москву для переговоров об урегулировании советско-румынских отношений». В случае если советское руководство не пожелает ограничиться зондажными беседами на этот счет, Чиотори обещал «получить необходимые полномочия для того, чтобы сделать в Москве совершенно определенные предложения» [709].

В соответствии с предложением НКИД и решением Политбюро, 20 марта 1931 г. советник полпредства в Великобритании Д.В. Богомолов сообщил румынскому коллеге о том, что, согласно полученным из Москвы директивам, он «не уполномочен вести никаких переговоров с Чиотори, но что если у него, Чиотори, имеются предложения румынского правительства Союзному правительству, я могу передать их в Москву». Румынский советник заявил о предпочтительности его поездки в Москву в качестве «делегата румынского правительства по какому-либо второстепенному вопросу, например, об архивах бывшего румынского посольства в Петербурге»; в этом случае он мог бы располагать полномочиями на ведение переговоров «по всем вопросам» [710]. Реагируя на это полуофициальное предложение М.М. Литвинов рекомендовал Д.В. Богомолову не отклоняться от директивы и «разрешить Чиотори поездку лишь в том случае, если он заявит, что едет совершенно официально, по поручению своего правительства, с официальным предложением» [711].

20 марта 1931 г.

Решение Политбюро

46/59. – О договоре с Эстонией.

Снять вопрос.

Протокол № 30 заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 25.3.1931 – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 817. Л. 1.

О каком договоре идет речь, почему этот вопрос был внесен в Политбюро, а затем «снят», установить не удалось. Вероятнее всего, предполагалось обсуждение в Политбюро хозяйственного соглашения с Эстонией, развитие отношений с которой было призвано воспрепятствовать усилившейся активности польской дипломатии по созданию Прибалтийского блока. Избрание в середине февраля 1931 г. главой государства К. Пятса позволяло рассчитывать, что новое правительство Эстонии «во всяком случае: выправит нарушенное О. Штрандманом равновесие». В НКИД и Таллинском полпредстве полагали, что активизация советской политики в отношении Эстонии «возможна, прежде всего, путем усиления наших экономических связей» [712]. В начале весны 1931 г. под этим понимались ввоз эстонских молочных продуктов в Ленинград в обмен на увеличение советского хлебного экспорта, размещение в Эстонии заказов на поставки свиней и строительство судов. Возможно, проект одного из соглашений по «основным экономическим вопросам, которые сейчас являются наиболее болезненными» и которые в те дни были темой бесед с Пятсом полпреда Раскольникова, экс-торгпреда А.А. Деди и торгпреда Г.К. Клингера, и был обозначен в протоколе Политбюро как «договор с Эстонией» [713].